И снова утро (сборник)
Шрифт:
— Они требуют, чтобы мы сдались, господин полковник!
— Ни за что! — проревел Матеяну, помрачнев. — Ведь не для этого мы доставили сюда танки, хотя могли бы оставить их там, на фронте. К тому же со вчерашнего вечера мы находимся в состоянии перемирия! Возвращайся и скажи им, что мы не сдадимся!
Мотоцикл спустился по склону до канавы. Матеяну снова прильнул к биноклю. Младший лейтенант поднес к фуражке руку с видом подростка, гордого порученной ему миссией. И при первых же его словах всадники зашевелились, раздраженные. Благожелательность, которую они проявляли до тех пор, рассеялась. Румынский младший лейтенант вновь козырнул и показал на канаву между ними и танками на холме. Михуляк молча, с напряженным лицом подошел к Матеяну.
— Заводи двигатели! — приказал ему полковник.
Внизу младший лейтенант с побелевшим как мел лицом, ho все же сохраняя достоинство, повернулся в сторону танков, двигатели которых зарычали. Потом взял ствол автомата рукой и отвел его вниз, к земле.
В это время позади всадников, на дороге, останавливались машины, полные солдат с круглыми большими касками на голове. Солдаты не спеша выскакивали из машины прямо в пыль на дорогу и, обойдя всадников, располагались вдоль канавы. Сюда же подкатили отцепленные от машин орудия, и весь холм оказался окруженным, как ожерельем, цепью круглых касок и орудий. Один из русских, возможно офицер, перешел через канаву и послал младшего лейтенанта к Матеяну. Русские настаивали, чтобы румынский отряд сложил оружие и сдался.
— Михуляк! — крикнул Матеяну. Когда майор приблизился к нему, он сказал: — Ступай к русским, Михуляк, к командиру. Наше условие — перемирие, но мы не разоружимся!
— Мы можем и сами пробиться, господин полковник! — проговорил майор. — Поставим впереди танки, прорвемся и пойдем дальше, прямо до Фокшан…
— Куда, Михуляк? — раздраженно спросил Матеяну. — Танки русских, должно быть, уже в Аджуде. Мы не можем пройти…
— Изменим маршрут, господин полковник, и все равно прорвемся!
— А имеет ли это теперь какой-нибудь смысл? Через неделю русские будут во всей стране… Может, лучше пойти с ними?
— А если они не согласятся?
— Скажи им, что мы хотим сражаться против немцев…
Майор оставил планшет и бинокль, сел в коляску мотоцикла и спустился за младшим лейтенантом на дорогу, к русским. Но он не смог убедить старшего колонны, чтобы тот выделил ему офицера, который проводил бы их к командиру. Начальник колонны, тоже майор, молодой и чернявый, отвечал, разрезая воздух ладонью:
— Это ни к чему! Не имеет смысла!
— Господин майор, — сказал советскому офицеру Михуляк, поднеся руку к фуражке, — вы лично будете отвечать за последствия! Сейчас перемирие. Состояние войны между нами прекращено вчера вечером.
Советский майор, смягчившись, на минуту задумался, потом ответил:
— Я ничего не знаю…
— Что же тогда делать?
Михуляк, не дожидаясь ответа, перешел через канаву и сел в коляску мотоцикла. Но не успел он тронуться в обратный путь, как советский майор окликнул его. Он выделил офицера и показал дорогу между машинами, орудиями и солдатами. Русские и румыны оказались, таким образом, друг против друга. И те и другие проводили взглядом мотоцикл, который умчался по дороге, поднимая пыль, и стали ждать. Никто не знал, сколько продлится это ожидание.
Внизу, вдоль канавы, устроились русские. Они по-хозяйски вырыли окопы для пулеметов и пушек, потом достали из мешков провизию, без сомнения радуясь этой неожиданной передышке. Потом, также не спеша, закурили, и над всей канавой поплыл тонкий дымок, будто кто поджег прошлогоднюю траву. Вверху, на холме, у румын, стояла гнетущая тишина и только кое-где из рук переходил бидон с водой, провожаемый жадными и голодными взглядами остальных. А солнце начало безжалостно припекать прямо с этих первых часов дня, накаляя каски и броню, испепеляя и без того иссушенную почву с высохшей травой, переливаясь в воздухе, насыщенном запахом сухой земли и раскаленной пыли. Склоны холма будто вымерли. А по дороге и между машин деловито сновали русские, потом снова ложились вдоль канавы.
«Им не о чем беспокоиться!» — с завистью подумал Матеяну и задумчиво опустил бинокль.
V
К обеду полковник потерял терпение. Над дорогой не было видно ни облачка пыли, а русские почти все дремали на своих местах. Опасение, что придется оставаться в таком положении весь день, потеряв как раз те ценные минуты, когда еще можно было выйти на важнейшие коммуникации страны, постепенно нарастало в нем, как угроза, которую он не мог отвести. «Они хотят выиграть время, — подумал Матеяну. — Хотят проникнуть своими танковыми колоннами как можно дальше в глубь страны!»
Но к полудню, когда солнце поднялось в зенит, играя на броне танков, и нетерпение Матеяну достигло наивысшего предела, на шоссе появился мотоцикл. И русские и румыны неотступно следили за ним. Мотоцикл остановился сначала в расположении русских, где вышел их офицер, потом, треща, стал подниматься прямо по склону. Матеяну поспешил ему навстречу.
— Что это ты так задержался? — спросил он у Михуляка.
— Они в движении, было трудно найти их генерала.
— И чего ты добился? — торопил его Матеяну.
— Почти ничего, то есть не совсем ничего… в общем, пока все остается как есть!
— Он что, не знает о перемирии?
— Знает… то есть только сегодня узнал, но не знает, что делать с такой частью, как наша. Я ему сказал, что мы составляем отряд!
— Так они позволят нам пройти или нет? — взорвался полковник.
— Он говорит, что торопиться нет смысла… что все равно мы после них только доберемся до Бухареста…
— Но мы хотим сражаться против немцев! Ты сказал ему об этом?
— Сказал… Он ответил, что это очень хорошо, но, пока он не получит приказа, не может принять никакого решения…
— Значит, мы и на ночь здесь останемся…
— Это в любом случае! — подтвердил Михуляк.
Полковник задумчиво стоял с потерянным видом. Его взгляд будто унесся следом за ослепительным солнцем. Потом Михуляка окружили другие офицеры, которых интересовала скорее не судьба отряда, а то, как его приняли русские.
— Обнимать меня бросились, едва увидели. Вот как! — неожиданно рассердился майор. — Рады вас видеть! Пожалуйста, пейте и ешьте. Вот вам водка, а вот и табак! Другого у нас ничего нет, потому что с тех пор, как началось наступление, мы все время в пути… и не знаем, где остановимся.