И снятся белые снега…
Шрифт:
— Не могу без билета, — участливо ответила Соня. — Ни одного свободного места нет.
— Ох, господи!.. — вздохнула старушка и засеменила прочь от вагона.
— Бабушка! — крикнула ей Соня, стоя на ступеньке уже тронувшегося поезда. И замахала рукой, призывая старушку вернуться.
Но старушка не услышала ее в шуме общих голосов и возгласов. Соня видела, как старушка остановилась, поставила на землю чемоданчик да так и осталась стоять посреди перрона, одинокая и какая-то чужая всему, что ее окружало.
Потом Соня сидела в купе и вытирала мокрые
— Разве всех пожалеешь? — говорила ей тетя Маша. — Ну, осталась твоя бабка, следующим доедет. А вдруг ревизор? Хлопот не оберешься.
— Нет, надо было взять, — упрямо твердила Соня. — Я бы ей сама билет достала… Не догадалась сразу. Дура несчастная…
— Ну, будет казниться, — ласково сказала ей тетя Маша. — Пойдем постели раздавать.
— Пойдемте, — вздохнула Соня, поднимаясь с полки.
Летний вечер долго оставался светлым. Уже они с тетей Машей и билеты собрали, и постельное белье разнесли, и чаем пассажиров напоили, а за окнами все не темнело. Лишь когда экспресс нырял в тоннели или горы подступали вплотную к составу, тогда густая чернота вливалась в окна и в вагоне на короткое время вспыхивал свет.
Первые заботы схлынули, и Соня вышла в тамбур, распахнула дверь, чтоб освежиться. И загляделась на горы в снежных шапках, на кипарисы с острыми, как пики, макушками, на белопенные, клубящиеся облака, на весь этот вздыбленный в небо, диковинный для нее пейзаж.
В тамбур вышел русый парень в спортивном костюме. Остановился позади Сони, тоже стал смотреть, как в развилку двух заснеженных вершин медленно скатывалось багрово-красное солнце.
— Красота, правда? — сказал он Соне. Помолчал и снова сказал, кивнув на горы: — А знаете гипотезу их образования? Оказывается, наши материки плавают. Отсюда и все остальное.
— Какие материки? — неохотно спросила Соня, стараясь припомнить, на какого купе этот ее пассажир, и вспомнила: восьмое купе, тридцать второе место.
— Земные, конечно, — шутливо ответил парень и шутливо продолжал: — Ведь когда-то наша матушка-земля стояла на трех китах и была целехонькая, а потом ей захотелось расколоться. Раскололась, и все поплыло в разные стороны: Африка сюда, Америка туда, Австралия совсем в бега пустилась. Ну, а теперь решили съехаться. Африка плывет к Европе, Индия вдвигается в Азию и так далее. И тут выходят на арену геологи и говорят: товарищи, так образовались Памир, Гималаи и, возможно, Кавказ.
— Вы геолог? — спросила Соня.
— Нет, юрист. Молодой и начинающий, — шутливо говорил он. — Просто иногда «Огонек» почитываю. А в общем и целом — оперуполномоченный милиции.
— Милиции? — У Сони потускнело лицо.
— Ну вот, сейчас вы скажете: милиционер — не человек или: милиция — это плохо, — улыбнулся он.
— Почему… тоже работа, — пожала плечами Соня.
— У вас, конечно, интереснее, — сказал он. — Кочуете по стране: сегодня — Кавказ, завтра — Ставрополье, потом Украина…
— А мне не нравится, — сказала Соня. — И Кавказ не нравится.
— Поэтому вы от дверей не отходите? — снова улыбнулся он. — Я давно заметил.
— Не отхожу, а все равно не нравится. У нас лучше.
— А где это у вас?
— На Гомельщине. Наше село на речке стоит… сады к воде спускаются. А по другую сторону лес. Ни обойти его, ни объехать…
— Что ж вы там не живете? — улыбнулся он.
Соня усмехнулась и сказала:
— Вот и профессор у меня спрашивал: почему в селе не живете?
— Какой профессор?
— В институте, я на заочном. Сдавала биологию, а ему непонятно, зачем пошла в сельскохозяйственный, если живу в городе, да еще железнодорожница.
— Действительно, зачем же?
— Так получилось, — хмуро сказала Соня, отворачиваясь от него.
И они снова стали молча смотреть на горы, на кипарисы, на облака, на заходящее солнце, от которого в развилке белых вершин осталась лишь огненная краюшка.
Сдав утром дежурство тете Маше, Соня ушла в соседний вагон, где в купе, отведенном для отдыха проводников, как раз оказалось свободное место, и проспала до вечера, не слыша, как просыпались и уходили, заходили и укладывались спать другие проводницы. Когда же, снова сменив тетю Машу, Соня начала разносить вечерний чай, русый парень с тридцать второго места ни с того ни с сего вызвался помочь ей. Она отказалась от помощи, лишь позволила отнести стаканы с чаем для него самого да для соседей по купе.
Ночью этот парень мерил шагами узкий коридор вагона. Все купе были закрыты, все пассажиры спали. У служебного куле он замедлял шаги, снова шел в другой конец вагона.
Потом из служебки вышла Соня в шинели с поднятым воротником.
— А я хотела вас будить, — сказала она ему. — Подъезжаем.
— Да-да, — ответил он и ушел в свое купе.
Станция была маленькая, плохо освещенная. Никто, кроме этого парня, здесь не выходил, никто не садился в поезд. Было морозно, шел легкий снег. Вот как изменилась за сутки погода: на юге, когда отъезжали, было тепло, а в этой местности уже и холодно, и снежок сыплет.
— Вот я и приехал, — сказал парень, выйдя вслед за Соней из вагона. — До свидания.
— До свидания, — ответила Соня и постучала ногой об ногу.
— До свидания, девушка, которой не нравится Кавказ, — снова сказал парень и протянул Соне руку.
— До свидания, — недоуменно повторила она.
— А вы дальше и дальше поедете, — не уходил от вагона этот парень.
— Поеду…
— Минуточку! — вдруг сказал он и, поставив на снег свой чемоданчик, побежал к низенькому зданию вокзала.
Он разбудил дремавшую за стойкой буфетчицу.
— У вас есть что-нибудь… такое? — спросил он ее.
— Есть, — подавив зевок, ответила буфетчица и поставила перед ним бутылку шампанского.
— Нет-нет… Конфеты, например, или…
— Вот пастилы возьмите, — указала она на вазочку с пастилой в витрине.
— А в коробках? Есть пастила в коробках?
— Коробку найдем, — буфетчица достала из-под прилавка коробку с кукурузными палочками и стала распечатывать ее, собираясь высыпать содержимое в миску.