И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно
Шрифт:
В пятницу же после заселения в гостиницу мы с мамой пошли погулять-подышать вечерним воздухом улицы, по которому мама так соскучилась. В субботу и воскресенье мы опять гуляли вместе. Небыстро, потому что у мамы к этому времени побаливали ноги. И это действительно были неторопливые прогулки по центру Города, а не чуть ли не ежедневные вылазки из дома по продуктовым магазинам (к слову скажу, что всё своё дошкольное детство с колясочного возраста Уля бралась бабушкой Элей с собой по магазинам с заходом погулять в Таврический сад). А Мона была забрана из дома Полиной в Купчино к Марку. Во время нашего с мамой проживания в гостинице мама отдыхала от постоянного кухарства для Ули и себя (я питался отдельно, можно сказать, кое-как, но какими-нибудь вкусными или оригинальными произведениями кулинарного искусства меня мама угощала). И мы в гостинице питались только тем, что можно было съесть и так, то есть без приготовления, а из питья мы с мамой в эти жаркие дни предпочитали квас всем лимонадам и колам. Холодненький такой квас, из холодильника. В общем,
Во второй половине августа одна знакомая пенсионерка, которой я рассказал о войне с бомжами, порекомендовала мне обратиться к Капитолине, той самой Капе из "Ракового корпуса" Солженицына, добрейшей женщине, сейчас уже пенсионерке.
– Только не говори ей, что ты знаешь, кто она, что я тебе о ней рассказала, - попросила меня моя знакомая.
Я съездил к Капитолине, которая жила в сельском доме сравнительно недалеко от Петербурга. Она согласилась дать мне пожить у неё без долгих расспросов. Но я не поехал к ней, пытаясь найти более подходящий вариант.
От отца по телефону я узнал, что его брат, мой дядя, Саша и тётя Люся сейчас не в Городе, а под Толмачёвым в садоводстве. Это за 150 километров от Петербурга. Это отец подсказал мне идею съездить в Толмачёво и попросить у дяди Саши с тётей Люсей разрешения пожить в их пустующей сейчас квартире на проспекте Обуховской обороны. В садоводстве под Толмачёвым я был как-то летом 1987 года, когда там все активно строили домики. Мы с дяди Сашиным внуком Витей жили тогда в одной палатке. Мои взрослые родственники мужчины возводили времянку да заливали фундамент будущего дома, а женщины хозяйствовали на кухне. Многое что напоминало обстановку Павловских стояний лагерем на Ладожских островах. Дядя Саша был на старушке-"Волге", и мы с Витей и ещё кто хотел каждый день ездили на ней купаться на реку Лугу. Отец по телефону напомнил мне адрес участка дяди Саши и тёти Люси в садоводстве. И я поехал к ним на электричке. И вот я стою в тамбуре, ожидая её подъезда к моей станции. И смотрю в окно двери. Вот я переезжаю, уже медленно, железнодорожный переезд, который расположен у самой железнодорожной платформы. И что же я вижу?! В колонне скопившихся перед шлагбаумом машин я узнаю старую дяди Сашину! Да, это точно она! Ведь 21-ые "Волги" уже почти не ездят. И если в каком-то Толмачёве разъезжает 21-ая "Волга" дяди Сашиного цвета, то это точно именно его машина. Выскочив из вагона электрички, я мчусь к "Волге". А ведь шлагбаум уже поднялся, и машины начали одна за другой переезжать железнодорожные пути. Но мне повезло, что дяди Сашина машина была далеко не первой перед шлагбаумом, и я успел её перехватить. Вот было удивления у дяди Саши с тётей Люсей! И на лицах и в приветственных словах. Мне предложили сесть в машину. Ну и запашище! В салоне машины. А всё от здорового беспородного пса несло так псиной!, который сидел на заднем сидении рядом со мной. А ведь ещё по телефону отец предупреждал меня о вонючих псах-любимцах дяди Саши, провонявших насквозь всю его квартиру на Обуховской. Где же остальные два? Может, на садовом участке? И ведь мой отец ещё по телефону высказался, что дядя Саша на старости лет просто помешался на своих барбосах, да я не придал его словам особого значения, будучи озабоченный проблемой поиска временного жилья для себя или для нас с мамой до конца войны с бомжами или хотя бы до снижения напряжённости на бомжацком фронте. И уже в машине я понял, что при такой вони как в её салоне, жить мне или нам с мамой невозможно. То есть я сделал умозаключение, что и на Обуховской точно такая же вонь.
Оказалось, что перехваченные мной на железнодорожном переезде дядя Саша и тётя Люся выезжали по магазинам, в том числе и главное, за крышками для закатывания банок. Уже во время этой поездки с ними я понял, что жить я в Городе у дяди Саши не хочу, и физически не смогу. Из-за вони.
Вот мы и приехали на их садовый участок. Встречали ли нас остальные псы-вонючки или нет, я не помню - это не важно. На участке оказалась построенной лишь времянка, а фундамент будущего дома так и остался без возведённых на нём стен. Видно, кишка у них оказалась тонка построить дом в наступившие сложные для страны времена. Во времянке в передней комнате, являющейся кухней, на столе стоял и чисто вещал всё тот же радиоприёмник "Грюндиг". Да-а, дядя Саша постарел. А вот старина-немец всё такой же: на удивление до сих пор целый и чисто звучащий всё той же политической говорильней, то есть в своём прежнем репертуаре, как когда-то на Ладоге... Пока тётей Люсей разогревался борщ, я рассказывал дяде Саше, а заодно и ей, об обстоятельствах, приведших меня к ним. То есть о войне с бомжами и о, как следствии её, необходимости мне или нам с мамой куда-нибудь на время съехать из нашей квартиры-Кристины, например, в их, дяди Сашину и тёти Люсину, квартиру на Обуховской обороны.
– Вот поэтому я и приехал к вам, - закончил я своё объяснение, а ведь мог бы ещё добавить, что я уже передумал жить в их городской квартире. Но я не хотел своими словами обидеть моего дядю и его жену, то есть плохо отзываться об его (это именно его, а не их) вонючих псах. Ведь, в самом деле, это их семейное дело - содержание псовых вонючек дома. И, наверное, без меня дяде Саше уже многие высказывали недовольство запахом в его квартире и машине. Наверное, и тётя Люся тоже. Причём первая. Но ведь они - крепкая семья, и поэтому ей приходится терпеть...
Выслушав меня дядя Саша обратился ко мне с ответной речью:
– Да, Алёша, я понимаю тебя. А теперь вспомни, как когда-то твой отец привёл твою бабушку Тоню, свою мать, к вам в квартиру, а ты не позволил её оставить у вас. Это ведь моя мать! Но я понимаю тебя. Что ты таким образом защищал свою мать. И вот теперь, после этой истории с Антониной Александровной, ты обращаешься к её сыну, то есть ко мне. Так что и ты, сын своей матери Эли, пойми меня, почему я тебе сейчас отказываю.
Надо же, дядя Саша мне отказал! Тот самый дядя Саша, который всегда при редких наших с ним встречах повторял, что он нас, то есть меня, Полину и нашу с ней маму, очень любит! Да и вообще, если он нас всех троих так любил, то зачем же он устроил такую провокацию с ещё более любимой им его матерью?! После первых таких мыслей удивлений-восклицаний я сформулировал: "Ну и не надо!", но произносить это не стал.
До железнодорожной станции дядя Саша отвёз меня на машине... И последнее: на лацкане его пиджака неизменно как и во все прежние времена красовался круглый значок с профилем Ленина.
Я снова звоню отцу. Он советует мне попроситься на постой к тёте Соне - родной сестре моей бабушки Тони. В старые давние времена моего детства тётя Соня собирала у себя в трёхкомнатной квартире на Будапештской в Купчино Павловскую родню в день своих именин или день рождения 30 сентября (а может, и не 30 сентября был у неё день рождения - я сейчас точно не могу утверждать, но точно, что осенью). Сейчас она, божий одуванчик, проживала в квартире одна. И она согласилась пустить меня пожить у неё. По-прежнему опасаясь поджога нашей Кристины я собрал чемодан, матерчатый симпатичный средних размеров. Его объёма как раз хватило для двух книг: "Армия Наполеона" и "Вокруг игральных карт", трёх катал'oгов иностранных производителей игральных карт, толстого альбома с игральными картами, папки с отдельными листами с вложенными в них игральными картами и всех моих игральных карт. И отвёз я этот чемодан на сохранение Сергею Лабрадорову, типа: мне так будет спокойнее, если эта моя высокая Полиграфия пока побудет у него.
А к тёте Соне я взял помимо одежды только японский музыкальный центр не сколько из-за боязни, что я его утрачу в подожжённой бомжами Кристине, сколько из-за моей частой потребности в нём: и музыку послушать, и передачи-говорильни.
Мама же отказалась эвакуироваться из Кристины к тёте Соне по причине необходимости хоть кому-нибудь из нашей семьи быть на вахте против поджога или взлома Кристины. О взломе: у нас ведь очень ненадёжная входная дверь в неё, точнее, не сама дверь, а то, что над ней - окно, то есть большое стекло, прям как в Америке (эС-Ша-А), где, судя по ихним кинофильмам, это нормальное явление - вход в квартиру держится на честном слове. А следующая дверь, из прихожей в коридор, не закрывается снаружи (к этому времени сломался замок).
Я ездил на работу 5 дней в неделю, и лишь дважды в неделю заезжал к маме в Кристину с продуктами. Собачников я уже не просил меня сопровождать до парадной, считая эту меру предосторожности уже лишней.
Именно во время моего проживания у тёти Сони она мне поведала о поведении моей матери до и после моего рождения, о чём я писал в начале этой Книги. Многое тёте Соне рассказала её сестра, то есть моя бабушка Тоня, но что-то вопиющее в моей родительской семье (мама, папа, я) она видела-слышала сама, помогая своей сестре Тоне исполнять бабушкинские работы со мной-младенцем, приходя к нам. Самым же вопиющим безобразием был случай, когда у пришедшей к нам поухаживать за мной тёти Сони моя мама вырвала из рук снятую тётей Соней шубу и выбросила её на лестницу с громкими словами: "Ты зачем сюда припёрлась? Тебя тут не хватало! Вон!"
Рассказом тёти Сони о моей матери я потрясён не был, ведь я всю жизнь прожил с мамой и ещё в детстве понял, что моя мама "какая-то не такая", и об этом я также уже писал.
Прожил я у тёти Сони до начала сентября. Более не мог, потому что к тёте Соне приехала её близкая родня. И я поехал жить в Токсово (это недалеко на север на электричке с Финляндского вокзала). Опять же по телефонному совету отца. В Токсове жила какая-то родня дяди Сашиной тёти Люси. По-моему, так. Я в этом Токсове был в младшем школьном возрасте с бабушкой Тоней целые весенние каникулы, а будучи чуть постарше пару раз наезжал с отцом и сестрой, чтобы покататься на лыжах. Но довольно длинную дорогу от железнодорожной станции до сельского дома тёти Люсиной родни, я надеялся, что вспомню, оказавшись на месте. Вещи у меня всё те же: коробка с музыкальным центром и сумка с одеждой. Приехал я в Токсово вечером, заехав после работы сначала в Купчино к тёте Соне за вещами. Ох и устал же я тащить свои вещи, казавшиеся мне поначалу не очень тяжёлыми, до нужного мне дома! И ведь приняли меня добрые люди, совсем мне не родственники, выслушали и разрешили пожить у них. Они - это пенсионного возраста женщина и её взрослая дочь. Дочь зовут Марина, а вот её мать, хоть убей, не помню, и давать ей вымышленное имя мне не хочется.