И ветры гуляют на пепелищах…
Шрифт:
— По берестяным?
— Ну, свиточки берестяные, исписанные буквами.
— А соседке ведомо, где их найти?
— Знаю. — Старуха подошла совсем близко. — Хорошо знаю.
— Здесь? В Бирзаках?
— Тут. В священной роще. Ты небось думаешь, люди из спаленной Ерсики прихватили с собой одни только веретена, кузнечные молоты да гончарные круги?
— Боже великий!
— Боже великий, отец небесный! Спасаясь от огня, что бушевал на Герцигском холме, некая женщина, пробегая мимо разграбленной сокровищницы владетеля, увидела валявшиеся там на полу берестяные свитки и их подобрала. Она ведала, что у Висвалда хранились покрытые письменами рысьи кожи и пластины бересты, по
— И та женщина спасла берестяные грамоты Висвалда?
— Малую часть. Я ведь говорю: в ту пору Ерсикский холм горел огнем. Немецкие латники сами рыскали в поисках золота, серебра, денег и кидали в замок горящие факелы. Только не везде загорелось. Вот и сокровищница тоже. Я и подобрала несколько грамот…
— Ты?..
— Герцигский владетель дорого их ставил. Прислуживая владетельнице, я слыхала, как благородные супруги говорили о грамотах, что хранились в сокровищнице. Как называли своих предков с материнской или отцовской стороны по письменам на бересте и коже. И как сетовал владетель на то, что его писец не сумел восстановить погибшие при набеге тевтонов древние записи. До первого сожжения замка роду герцигских владетелей принадлежал выдолбленный из дуба ларец, полный свитков, писанных в Киеве и Новгороде, у шведских викингов и литовских кунигайтов. Были там еще нашейные и нагрудные украшения, покрытые письменами. Их привозили путники из дальних земель.
— Значит, ты сохранила ерсикские грамоты?
Весть потрясла Юргиса, как раскат грома.
— Те, что оказались поближе.
— И я могу их увидеть?
— А как же! Я храню их в моем лубяном коробе в колоснике, где и сама живу.
— Пошли! — Одним прыжком Юргис оказался за воротами сарая. Ерсикские грамоты — воистину чудо! — Идем, хозяйка!
— Пойдем. Только по дороге я забегу на мельницу. Моя сводная сестра с дочкой сейчас как раз мелют зерно на крупу. А за ними мой черед вертеть жернов…
В сумраке сарая Юргис до рези в глазах вглядывался в полузаплывшие письмена на бересте. Такие покоробившиеся, а к тому же и тронутые сыростью свитки надо бы читать при дневном свете или хоть у стола, освещенного множеством свечей, как делалось это в полоцком скриптории. Но как раз лил дождь и нельзя было вынести грамоты наружу, а здесь, в полумраке, в пристройке овина, был один лишь скудный источник света: воткнутая в развилку светца горевшая с шипеньем сосновая лучина. Второй светец в пристройке некуда было бы и поставить. Конура не превышала размером хлебного закрома, пол весь был уставлен ларями, коробами, тут и прялка, и ткацкий стан, еще умещалась тут лавка для спанья и зыбка младенца, в которой лежал ребенок — сын той самой дочери сводной сестры. Мальчонку стерегли два свернувшихся на подголовном мешочке ужа. «Напились молока из одной плошки с малышом. Теперь спокойно спят, и потревожить их нельзя. Кто разбудит спящего ужа, заболеет заразной болезнью. И станет она терзать годами — пока жив будет уж».
Юргис придвинулся поближе к лучине, развернул поданный женщиной берестяной свиток и углубился в нацарапанные на внутренней стороне греко-славянские, похожие на руны викингов, письмена. Описание начала государства Ерсикского. Составленное, похоже, со слов какого-то героя либо сказителя.
«…И святитель развернул перед ним изукрашенное зеленым и бурым полотнище. Как бы вид земли с птичьего полета. Меж пестрыми пятнами — излучины большой реки: Даугавы. Хотя и названа река именем Рудона…»
«Рудона, значит, наша Даугава, —
Он взял второй свиток.
«…От брака киевского князя Ярослава с королевной викингов Ингихертой родился княжич Виссивалд. В его дни викинги поселились в плативших дань Полоцку городах Кокнесе и Герциге. Числом викингов было мало, и они брали себе жен из латгальских видных людей. И со временем слились с ними, как сливаются ручьи в реку…»
В третьем уже говорилось прямо о Ерсике.
«…Князь Владимир отдал Полоцкий удел сыну своему Изяславу. Поклявшись в верности богу и своему господину, Изяслав принялся выполнять отцовы заветы. Слал он гонцов в крепость Летьголы, что на Двине, меж оврагом Ручай и ручьем Исток, рекомая Герзак, в память викинга по имени Герзкр, что означает — муж сей бывал на Руси…»
Четвертый свиток перекликался со вторым:
«…В 854 году от рождества господа нашего Иисуса Христа пошел воевать земли на полдневном берегу король викингов Олаф со своими рыжими германцами. Он захватил Апульскую крепость, но литовские и куршские воины его прогнали. И курши, играя, катали отрубленные головы рыжеволосых…»
«…В сильном и преславном торговом городе северных морей Хайтхабе выгружали товары, привезенные вдоль побережья Северного моря, из земель Готских и Саксонских, и далее везли к викингам, вотам и славянам».
И вот — полуобуглившийся свиток с совсем уже стершейся надписью. Юргис разобрал в ней лишь отдельные места:
«…тогда крепостной ремесленник правителя… приделал… к серебряным монетам красивые ушки, и правитель, пируя, вешал их себе на шею…»
— Прочитал? — Хранительница свитков заменила сгоревшую лучину на новую. — Что же сулят нам письмена? Какие наступят перемены для людей и всего света?
— Здесь о будущем не сказано. Тут — о предтечах герцигских владетелей, об одном русском князе, о ремесленнике-умельце…
— Только-то? — Женщина глянула на Юргиса с нескрываемым удивлением. — А ты все точно знаешь, как читать надо?
— Про такие письмена, как здесь, все знают. Тут речь о былом, давно минувшем.
— Ну, а тут? — Нагнувшись над лубяным коробом, старуха порылась в тряпье и вытащила сложенную в несколько раз, испещренную цветными разводами кожу. — Вот это, завернутое в заморский платок, доставил однажды герцигской владетельнице католический монах, он провожал епископа Альберта на встречу с князем полоцким в новый замок владетеля Висвалда. Там надлежало им заключить соглашение о свободном плавании по Даугаве. Это послание прочитал владетельнице в ее покоях тот, кто привез его. Владетельница выслушала, а когда чтец закончил и произнес «аминь», супруга Висвалда и мать его детей швырнула лист на пол, растоптала его ногами и приказала мне убрать его и сжечь. А я вместо того спрятала его в своей укладке.
«…Во имя Троицы святой и нераздельной… Мы, Альберт, милостью божией епископ рижский, покорный служитель людской в делах веры…»— без запинки прочитал Юргис две первые строки в верхней части листа. Дальше шло место перегиба, вытершееся, в два пальца шириной, где все, некогда написанное, было словно счищено скребком.
Зато в средней части листа буквы можно было различить, и они складывались в описание того, как правитель побежденной католиками Ерсики Висвалд в Риге, на кладбище при церкви святого Петра, «в присутствии благородных духовных лиц, рыцарей и купцов, и немецких, русских, ливонских знатных людей… опустившись на колени перед епископом, с покорностью просителя протянул к нему свои сложенные руки, кои епископ принял в свои…»