И возродится легенда
Шрифт:
Он глубоко вздохнул и поднялся. Подал руку королю:
— Идем уже. Там девушки терпение теряют, плачут.
Плакать девушки и не думали. Устроившись на попонах, раскинули корабельную колоду и играли на раздевание. Нактийская ворона, уже лишившаяся юбок, бранясь, лупила комаров на загорелых голых бедрах.
Пожалуй, это было единственная магическая игра, одобренная церковью. И то только потому, что корабли были угодны Корабельщику. Карт в колоде всегда было ровно девять. Но стоило всем попасть в отбой, как тут же появлялись новые.
На каждой карте был нарисован корабль: от утлой лодчонки до галеона — иногда аляповато раскрашенные, иногда созданные лучшими художниками королевств. На плотном глянцевом картоне, оставлявшем меловые следы на коже играющих. Выпуклые, с тончайшей позолотой, украшенные виньетками — настоящие произведения искусства.
Сильный корабль всегда бил слабый. Но бывало исключение. Любую карту корабельной колоды мог побить черный корабль.
Тот, кому он выпадал, всегда оказывался победителем. Но счастливцу не завидовали. В посмертии он не мог ни стать звездой, ни вернуться. Ходили легенды, что однажды такой корабль выпал Ржавому рыцарю. А во второй раз — Лидару.
Третьего раза Лель ждать не стал. Смешал колоду. Девушки обиженно взвыли. И тогда Дым жестом фокусника, точно серебряный платок, развернул у стены избушки ростовое зеркало.
Вой прекратился.
Алена, зажимая шпильки губами, плела перед зеркалом косы, приводя голову в порядок. Батрисс уволокла Дыма в лещину — якобы помочь ей затянуть корсет. И оттуда понеслись возня, хихиканье и горячий шепот.
Лель, держа Эриль за волосы у затылка, запрокинул ее лицо к зениту и смотрел в глаза, боясь и желая того, что вот-вот должно было произойти.
Губы пересохли, тело сковал внезапный холод. Ему до безумия хотелось вуивр поцеловать: жестко, до брызгающей из трещин на губах крови. И ладонью в мозолях от меча вести, вминая, царапая кожу, вдоль нежной щеки… гордой шеи… острого плеча… И стиснуть в горсти налитую грудь.
Король не посмел.
— Разлепитесь уже, — сказала Алена буднично. — Нарвите сирени. Я поставлю греться вино.
От костра поднимался дым.
Она помешивала в горшке деревянной ложкой и сеяла туда синие лепестки. Те плыли и тонули в дегтярном зеркале уваренного шартреза.
На граненой поверхности хрустального графина, отброшенного от костра, высыхали изнутри зеленоватые липкие потеки. Сверху жарило солнце.
Эриль сидела, механически ощипывая в миску цветочки с синих соцветий.
Рыжая телохранительница покосилась на нее, потом на Леля. Отставила горшок от огня.
— Хватит. Теперь подождем, пока остынет.
Прощание вышло коротким. Дым с Батрисс оставались стеречь зеркало, хижину и лошадей. Алена уходила в чужой мир вместе с королем и его невестой.
Обмотав края горшка полотенцем, она перелила в волшебную чашу сваренное на лепестках сирени вино. Приложилась первой и терпеливо ждала, пока напьются Лель и Эриль, чтобы сцедить остаток напитка в бутыль, ополоснуть чашу и уложить и то, и другое в заплечный мешок.
Когда все было сделано, она закинула лямку мешка на плечо, поправила меч и, назидательно погрозив кулаком Нактийской Вороне, шагнула в зеркало первой.
— Три дня, — сказал Лель. — Если мы не появимся — возвращайтесь в столицу. Скажите Галю Светлану. Он знает, что дальше делать.
Взял вуивр за руку и вместе с ней переступил порожек из крученого, в цветочках, серебра, исчезая в зеркальной глубине.