И возвращу тебя…
Шрифт:
— Подумали все вместе и решили открыть свой кабинет. Высокого класса, для богатых. А что — впятером нетрудно. Девчонки все были супер, жили, как сестры, душа в душу. Сняли виллу в хорошем районе, дали рекламу. Пошли клиенты. Эх, парень… сколько мы тогда капусты нарубили… тебе столько и не снилось. Работали и дома, и по вызовам. Как-то приезжаю я в съемный циммер. Приличное место, две комнаты, джакузи и все такое. Клиентов двое, платят заранее, как положено. Ну, раздеваюсь я догола… и тут, можешь представить, достают они свои полицейские значки. Агенты в штатском. Пройдемте, мол, госпожа шлюха, для проверки личности.
— И
— Не врубилась вовремя — плати всю жизнь… Посадили они меня, молчаливую, в машину, да и отвезли прямиком в один из тех кабинетов, где девушек от цепи отстегивают только для того, чтобы под клиента подложить, а потом сразу опять пристегивают. Решетки на окнах, охрана, все, как надо… — Люся вздохнула и помолчала, покачивая головой. — Продали Люсеньку, парень, на мясо продали… менты поганые, сволочи… Что там я прошла, рассказывать не стану, а то блеванешь. За четыре с половиной месяца задолбали так, что я себя в зеркало узнавать перестала, еле ходила. Думала: все, помру… ан нет, не дал Господь.
— Взяли тех ментов с поличным. Не с продажей, а иначе: они по телефону своих друзей о полицейских рейдах предупреждали, ну и где-то прокололись, попали на прослушку. А потом и до моей пыточной камеры полиция добралась. Ну, я уже ученая была. Сразу сказала, что буду давать показания; они меня, конечно, тут же от остальных отделили, поселили в убежище, как тогда, в Тверии. Под охраной, но какая там охрана? Выбрала я удобный момент, да и сбежала. На иврите я уже тогда балакала, как на родном, так что проблем не возникло. Села в автобус на Тель-Авив. «Все, — думаю. — Хватит Бога испытывать. Сейчас доберусь до девчонок, заберу из сейфа свое бабло, паспорт и — домой, в Волгоград.» Денег моих в сейфе набиралось тонн на семьдесят, не меньше.
— Доехала я до нашей виллы. Вроде как и доехала, а найти ее никак не могу. Как же так, думаю, неужели я настолько все позабыла? Номер 25. Вот тут же она должна стоять, на этом самом месте, между номером 23 и номером 27… почему же ее нету? И откуда здесь, спрашивается, эта куча обгорелого мусора? Ах, парень… — Люся заплакала. — Короче, спалили наш домик. Не знаю, помнишь ли ты… говорят, об этом в газетах много писали. Он даже клиентом нашим не был — просто какой-то помешанный религиозный маньяк. Решил, что огнем изведет греховную скверну со Святой Земли. До нас он поджег несколько кабинетов около автовокзала, без жертв, все успели выскочить. Ну, полиция там его и ловила. А он сюда перешел, в наш район. И на этот раз зажег основательно, сволочь. Сгорели мои сестрички, живьем сгорели, все четыре. За что?!
Она всхлипнула.
— А вместе с сестричками и все остальное… Так и осталась я, парень, у разбитого корыта. Ни денег, ни документов, ни друзей, ничего… даже здоровья уже не было, чтобы сначала начать. Сунулась было в посольство родной державы. Отстояла очередь,
— А там такое гладкое рыло сидит, пидор комсомольский.
«Ладно, — говорит. — Заполните бланк, пошлем запрос.»
Я говорю: «Запрос-то это хорошо, а когда ответ ожидается? Когда прийти? Послезавтра?»
Улыбается мне в лицо, сука: «Через полгода самое раннее. Тогда и приходите.»
«Как же так? — говорю. — Где же я эти полгода жить буду?»
«Не знаю, — отвечает. — У нас тут не общежитие. Следующий!»
Люся усмехнулась и пнула ногой пустую бутылку.
— Вот так я и оказалась на Тель-Барухе, парень. Сначала там, где молоденькие, а потом и здесь… Ну и, запила, это уж само собой. Теперь вот жду.
— Ждешь паспорта? — поразился Берл. — До сих пор? Он ведь сказал «полгода».
— Какого паспорта?.. — засмеялась Люся. — Смешной ты, парень. Смерти жду. Каждый чего-то ждет. Ты вот — Кольку, а я — смерть. Интересно, кто быстрее дождется?
Она поднялась на ноги, охнула, разгибая поясницу, потянулась и, не прощаясь, пошла назад, туда, где карабкалась на обрыв промытая зимними дождями тропинка. Берл остался один, ждать. Колька все не возвращался. Вернется ли?
Он отплыл от берега довольно далеко и лег на спину, стараясь не обращать внимания на любопытных медуз. Берег светился окнами тель-авивских небоскребов, фонарями дальней променады, красными огоньками антенн. Слева чернел длинный мол герцлийской марины. Колька гребанул и развернулся лицом к морю, к его молчаливой выжидающей темноте. Он специально избегал смотреть на опустевшее с некоторых пор небо. Все эти годы ночное небо было полно Гелькой, волокнистыми прядями ее волос, ее медленной улыбкой, ее ласковыми руками, кутающими младенца-луну в пушистые одеяльца облаков.
Все эти годы она ни разу не отказывала Кольке в чуде своего присутствия… в чуде… но чудеса тем и отличаются, что не могут длиться вечно. И вот они кончились. Кончились. Колька поднял глаза… пусто. Он вдруг понял, что плачет, и это было отчасти даже забавно, потому что плакать ему еще не приходилось никогда, исключая, наверное, раннее детство, которого Колька не помнил, а значит, его как бы и не существовало вовсе. Уж если плакать, то в море. Удобно и незаметно… и вода похожа, такая же соленая. Плакать и плавать в собственных слезах, как рыба. А может, рыбы не плачут? — Ну да, не плачут, скажешь тоже! Кто же тогда наплакал все это? Кот? Ясно, что рыбы…
Море мягко качало его на поверхности, ровное и теплое, как физиологический раствор. Оно будто ожидало следующего Колькиного шага. Но он и не думал никуда шагать. Просто некуда ему было шагать, вот что. Некуда.
Знать бы, почему? Почему все так обернулось? Почему она была такой послушной там, в небе над вышеградской стоянкой и стала такой неуступчивой здесь? Другое небо? — Глупости. Небо везде одно, на всю землю и на каждого человека. Возможно, он разгневал Гельку своей жестокой расправой с Рашидом? — Сначала он так и решил. Он даже мысленно поклялся ей, что больше никогда не совершит ничего подобного, что если и придется убить, то лишь в бою, лишь защищаясь от смертельной опасности. Поклялся и слово свое сдержал.