И все им неймется!
Шрифт:
Но есть вещи посерьёзней. Так, у Вас говорится о Советском времени: «Это была эпоха, когда каждому было о ком плакать». Да, конечно, но так можно сказать о любой эпохе. Разве, допустим, в 1812 году не плакали о павших на Бородинском поле? И долгие века крепостного права люди плакали, когда их травили медведями, пороли, прогоняли сквозь строй и торговали ими, как собаками. Да что говорить! Помните Тютчева?-
Слёзы людские, о слёзы людские,
Льётесь вы ранней и поздней порой…
Льётесь безвестные, льётесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые…
Это
Для веселия планета наша плохо оборудована…
Вызывает недоумение то, что у Вас дальше: «Но плакать надо было тихо, под одеялом, чтобы никто не увидел — ведь все друг друга боялись». Извините, маэстро, но это чушь. И говорить-то об этом смешно. Вы и сами плакали как Вам плакалось и Волков опровергает Вас, рассказывая, как Шостакович порой не просто плакал, а навзрыд прилюдно рыдал по тому или иному случаю, например, как уверяет Волков, по поводу вступления в партию. И никого Вы не боялись. Вспомните хотя бы собственный рассказ о том, как однажды ещё в школьную пору, будучи любителем бокса, Вы ответили какому-то обидчику: «Я аккуратно положил свою скрипочку на землю и ответил ему так, как следовало». А разве боялись Вы знакомого концертмейстера Виктора Либермана или Владимира Мильмана, своего соавтора? Да неужели трепетали от страха перед Исааком Гликманом или перед самим Соломоном, своим однокашником по музыкальной школе имени Римского-Корсакова, которого знаете всю жизнь? А ведь Вы говорите: все — всех! Поверить в это невозможно. Я лично тоже прожил жизнь без страха перед теми, кого знал, например, перед критиком Сарновым, поэтом Вашенкиным или художником Глазуновым. Страшно было только за некоторые их публикации.
Но вот сейчас люди действительно всего боятся — разного рода бесчисленных аварий, катастроф, пожаров, наводнений, заказных убийств, сексуальных маньяков, возродившихся страшных болезней и даже исчезнувшей было саранчи, непарного шелкопряда, уничтожающего леса… Правители, от которых Вы получили в 2006 году премию «Россиянин года» превратили нашу родину в страну повального страха и перманентного траура. Вот действительно, все боятся всего, даже милиции.
Но были в Советское время люди, которые всю жизнь дрожали от страха? Да, были. Это антисоветчики, ненавидевшие и власть, и народ. Примеры? Да вот хотя бы тот же Бенедикт Сарнов. Это весьма плодовитый похабник, но в данном случае может служить образцом. Он сам пишет о своём пожизненном личном страхе, но распространяет его на всю страну, на весь народ.
Странно было прочитать у Вас и о «кровавом «деле врачей». Да, было в 1953 году такое «дело», но почему «кровавое»? Евтушенко — во всём всегда первый! — тогда же написал гневный стишок об этих врачах:
Пусть Горький другими был убит, —
убили, кажется, эти же…
Однако все 28 врачей, находившиеся тогда под следствием, через два с половиной месяца были объявлены невиновными. Никого не расстреляли, не посадили, не сослали, даже не оштрафовали. Но это не помешало помянутому Сарнову в его полоумном страхе рисовать такую картину задуманного властью финала «дела врачей»: «Осуждённых должны были повесить на Красной площади, после чего по всей стране прокатилась бы волна еврейских погромов. И тогда, спасая уцелевших евреев от справедливого гнева народа, их сослали бы в места отдалённые, где уже строились для них бараки». Эту картиночку он таскает из книги в книгу. Ей-Богу, может дотаскаться до персонального барака.
И всё же, Владимир Теодорович, действительно, есть некоторые основания упомянуть тут пролитую кровь. Дело в том, что, как писал Вадим Кожинов, пять наиболее известных и высокопоставленных врачей из этих 28-ми, а именно В.Н.Виноградов, М.С.Вовси, Э.М.Гельштейн, В.Ф.Зеленини, Б.Б.Коган в 1937 году обвинили видного врача Д.Д.Плетнёва во вредительских методах лечения Горького и тот был приговорён к 25 годам лишения свободы, а в сентябре 1941 года его расстреляли. Если Вы имели в виду кровь Плетнёва на совести этих пяти, то правы и я с Вами согласен, но, кажется, Вы думали совсем о другом — о том, к чему толкали стихи Евтушенко.
По поводу книги Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» Вы пишете, что для Вас лично это — «современный аналог разговоров Гёте с Эккерманом». Извините, маэстро, но для меня лично Бродский не совсем «аналог» Гёте, что, разумеется, не может поколебать Вашей уверенности.
И ещё кое-что о слезах: «Когда объявили о смерти Сталина, вся наши школа плакала, я тоже пришёл домой в слезал». Это понятно, вся страна скорбела. Но ваша мама вдруг сказала Вам: «Слава Богу!..» Да, были такие и мамы и папы. Лев Разгон, например, писал, что даже устроил пиршество по этому поводу. А вот что записал в дневнике знаменитый кинорежиссёр Андрей Тарковский в день смерти Мао Цзе-Дуна: «Пустячок, а приятно» (РГ.21.2.08). Спрашивается, что он Гекубе, что ему Гекуба? В моём дневнике, который я вёл на фронте, нет подобной записи даже 30 апреля, когда мы узнали о самоубийстве Гитлера.
И последнее. Вы пишете: «За границей, после того, как продирижируешь какой-нибудь из симфоний Шостаковича, тебе иногда говорят: «Beautiful!». В такие моменты я готов с горя провалиться в канализационный люк. Шостакович оставил нам свою кровоточащую музыку и музыканты, исполняя её, оставляют на сцене капли своей крови. Причём здесь «Beautiful»?» Право, всё это уж слишком велеречиво — от обильной крови, заливающей всю сцену, до зловонного люка. И потом, что ж, за границей совершенно не понимают Шостаковича?
Так вот, да, Volkov мало неизвестен, но Вас-то знает вся страна, весь мир. Вы не только лауреат Государственной премии СССР, но и кавалер французского ордена Почётного легиона, на Вашей груди Золотая медаль Моцарта, Ваш авторитет в музыке непререкаем. И я перешагнул через все частные несогласия с Вами, которые упомянул. Действительно, как можно не прочитать книгу, которой восхищается такой человек.
Тем более, что Вы пишете, что впервые увидели Шостаковича, когда Вам было десять лет. А я — летом 1942 года, когда был в Колонном зале на перовом в Москве исполнении гениальной Седьмой симфонии. У меня до сих пор хранится программа того концерта. И помню тогда же появившуюся статью о симфонии Алексея Толстого, которому вышедший на сцену композитор показался похожим на «злого мальчика»…
РУССКИЙ КОММУНИСТ ШОСТАКОВИЧ
Владимир Бушин -
Владимиру Спивакову,
Народному артисту СССР
Отложив всё, я, Владимир Теодорович, углубился в чтение прославленной Вами книги Соломона Волкова «Шестакович и Сталин». Правда, сразу бросилось в глаза обилие безымянных персонажей и источников: «Один из приятелей Эйзенштейна»., «один профессор в США»., «один певец Большого театра»… «одна пожилая ленинградка»… «один чиновник» и т. д. Это напомнило мне несправедливо забытый «Архипелаг». Там тоже самое: «Один узбек»… «две комсомолки»… «одноглазый сторож»… «хитрый плотник» и т. д. без конца. Разумеется, это несколько подрывает доверие к сочинению. Но тем не менее перед моим изумлённым взором засверкали перлы и диаманты ума, эрудиции, тонкого вкуса. Передо мной открылись новые горизонты там, где этого меньше всего ожидал, я увидел то, что должен был знать, но, к стыду своему, не знал, не ведал и не подозревал.
Даже не знаю, с чего начать перечисление радостных открытий… Ну, что ж, по своей советской замшелости начну с классиков марксизма, с самого Маркса. Что у Волкова о нём? Вот! Чуть не двести лет мы повторяли его слова: «Религия — опиум народа». Ничего подобного! — объявил Ваш друг Соломон. — Религия опиум ДЛЯ народа». То есть, не сам народ породил религию, а кто-то придумал её, изобрёл и сунул ему. Это же совсем другое дело. Новаторство! Вклад в сокровищницу!
А что о другом классике — о Ленине? «Это был человечек, неказистый и простецкий». Таким, говорит, впервые увидел его Сталин. «Есть все основания полагать, — уверяет Ваш проницательный друг, — что именно тогда Сталин понял, что он, тоже маленький, невзрачный человечек, может стать великом вождём». Тем более, что он был повыше Ленина — 174 сантиметра. Интересно, а с чего, допустим, Наполеон, который тоже был невысокого роста, решил, что может стать императором? Не исключено, что после того, как Людовику XVI отрубили голову и он стал ниже Бонапарта.