И вспыхнет новое пламя
Шрифт:
Холодок пробегает по моей коже, а сердце в страхе замедляет ход. Бросаю быстрый взгляд на маму – по ее щекам уже текут беззвучные слезы.
– После смерти Огненной девушки все пошло крахом, - подает голос Гейл, но я молчу. – Революция, потеряв свой символ, перегорела. Когда-то Пит Мелларк, знаешь ли, тогда еще был неплохим парнем, - добавляет Хоторн.
Я непроизвольно приподнимаю бровь и кривлю губы, выражая недоверие, но президент не останавливается:
– Останься Китнисс жива, ради нее Пита, наверняка, спасли бы из плена Сноу. Ему помогли бы прийти в себя, не дав действию яда ос-убийц исковеркать его мозги. Он не стал бы новым президентом и не утопил бы
В комнате так тихо, что я слышу тиканье часов на стене.
Или мне кажется?
Несколько пар глаз, не моргая, смотрят на меня, ожидая реакции, а я сижу, не двигаясь, и молчу. Как назло именно сейчас я вспоминаю частые рассказы мамы о том, как сильно я похожа на ее погибшую сестру. И внешне, и по характеру. «Ты – перевоплощение ее души», - бывало повторяла мама, а я всегда злилась, не желая быть похожей на кого-то, даже если это легендарная Сойка. И вот сейчас о нашем сходстве вспомнили остальные.
Глядя в глаза Гейлу, я мысленно молю его замолчать, но он снова начитает говорить, обличая в слова мои страхи:
– Китнисс, ты – единственная надежда для всех нас. Только тебе под силу попытаться исправить прошлое, предотвратив это ужасное будущее.
Нет!
Я заранее знаю, что не соглашусь.
Хоторн продолжает:
– План довольно простой. С помощью устройства, изобретенного Бити, тебя отправят в день, изменивший историю. Не в наших силах спасти настоящую Сойку, но мы должны подменить ее до того, как о смерти Огненной Китнисс станет известно остальным. Это шанс, который мы не имеем права упустить.
И снова все смотрят на меня.
Нет!
Это безумие.
Мама плачет в голос, нервно прижимая к губам мою истерзанную ее пальцами ладонь. Бен пытается спорить с отцом, но получает жесткий отпор. Президент Хоторн встает из-за стола и мерит шагами длину белоснежной стены напротив меня.
Я не знаю, сколько проходи времени, но, когда Гейл снова начинает говорить, я вздрагиваю, выходя из оцепенения.
– Китнисс, ты должна знать, что это действительно рискованный шаг. Устройство требует слишком много энергии, так что использовать его можно лишь один раз, больше Тринадцатый не потянет. И, я не буду тебе врать, скорее всего, перейдя во времени, ты не сможешь вернуться назад, но… У нас нет другого плана. Только этот.
Внезапно в мою кровь выплескивается адреналин, и я вскакиваю со своего места, выдергивая руку из маминых ладошек. Мой голос натянут, как стальной канат, когда я бросаю безапелляционное: «НЕТ!», и выскакиваю из Штаба.
За считанные минуты я выбираюсь из лабиринтов подземного города, жадно хватая ртом воздух, и бегу вперед, не разбирая дороги. Главное - прочь ото всех этих безумцев и их отвратительных идей по спасению мира!
Радиус безопасности давно остался позади, голые ветки деревьев больно бьют по лицу, рассекая нежную кожу, а дыхание сбилось, заставляя дышать через раз, но я стараюсь не сбавлять темпа. Догоняют? Поворачиваю голову назад, пытаясь высмотреть преследователей, а моя нога спотыкается об какой-то пень, торчащий из земли. С визгом падаю на землю, плашмя расстилаясь на свежей листве. Сломанный сук впивается в бок, а в рот попадает несколько листочков. Отплевываюсь, спешно переворачиваясь на спину и высматривая позади себя Бена или кого-то из солдат. Перевожу загнанный взгляд из стороны в сторону, но меня окружает только красочный осенний лес. Я здесь единственный человек. Слезы начинают литься из глаз, будто кто-то открыл вентиль, и мои жалобные всхлипы растворяются в лесной чаще.
Должно быть, я лежу так достаточно долго, потому что неприятный холод сырой земли успевает пробраться мне под одежду, и я, чертыхаясь, встаю, отряхивая с себя листья.
– Что ж такое-то?
– повторяю, как заведенная, себе под нос, нервно перебирая пальцами волосы, заплетенные в косу. – Как они вообще могут предлагать подобное?
В свою скромную квартиру я возвращаюсь, только когда на улице становится темно и нестерпимо холодно. В жилище царит полумрак, характерный для большинства помещений в Тринадцатом, а в углу, скрючившись в кресле и рыдая, сидит мама. Возле нее на табуретке примостился Гейл. Они поднимают головы на звук захлопывающейся за мной двери, и Хоторн тотчас встает, делая шаг ко мне.
– Китнисс, - тихо говорит он, - мне, правда, жаль.
Мотаю головой, отказываясь от его утешений, и, обходя Гейла справа, присаживаюсь на пол возле маминого кресла. Ее рука ласково гладит меня по голове, а родные глаза кажутся полными невыносимой муки.
– Ты считаешь, это сработает? – еле слышно спрашиваю у нее, и мама пристыжено отводит глаза.
– Прости меня, дочка, - шепчут ее губы, прикасаясь к моему лбу. – Это ужасно, но Гейл и Бити правы – только ты можешь изменить ход вещей.
Я дрожу, не в силах говорить.
Это – мой смертный приговор.
И все хотят, чтобы я поставила под ним подпись.
Одинокая слеза скользит по моей щеке, когда крепкая ладонь президента Хоторна ложится на мое плечо. Он стоит так бесконечно долго. Молчит. Ждет. И убирает руку, только когда я обессилено выдыхаю:
– Я сделаю то, о чем вы просите.
***
Следующие три дня пролетают для меня, как череда дурных картинок. Бесконечные лекции по истории Панема; пересказ всего того, что должно измениться, если моя миссия не провалится. Я подолгу разговариваю с мамой и Гейлом: они делятся со мной воспоминаниями об Огненной Китнисс, описывают Пита Мелларка таким, каким он был до того, как планолеты Капитолия схватили его на Арене Квартальной бойни. Хоторн признается, что был влюблен в Сойку и намекает, что мне придется столкнуться с этим. Для меня кажется невероятным, что я смогу увидеть молодого Гейла и совсем маленькую маму, и я говорю им об этом.
Отдельный день посвящают истории «несчастных влюбленных». По рассказам и отдельным сохранившимся пленкам, я понимаю, что Пит, когда-то любил сестру моей мамы, по-настоящему любил. Видимо, так же сильно, как потом ненавидел все, что связанно с ней. Эта мысль не дает мне покоя, и, в конце концов, я не удерживаюсь от вопроса:
– Если Мелларк так любил свою Китнисс, неужели он не заметит разницы между мной и его возлюбленной? И достаточно ли он ее любил, чтобы перебороть яд, который к моменту моего появления в том времени, уже будет в его организме?
Ответа никто не знает.
***
На четвертое утро с той минуты, как я согласилась на участие в этом сумасшествии, я обнаруживаю себя лежащей на холодном металлическом столе в главной лаборатории Научного отдела. Вокруг меня полупрозрачная капсула из мутного стекла. Зажмуриваюсь, когда пространство вокруг заполняется белесым газом и, кажется, теряю сознание от резкой боли в каждой клеточке тела.
Темнота.
Я умерла.
Не чувствую ни рук, ни ног.
Не дышу.
Внезапно словно выныриваю из глубины, жадно хватая воздух заработавшими легкими.