И взошла звезда полынь
Шрифт:
– Вот как? – изо всех сил стараясь не обнаружить свою заинтересованность, роняла она. – Рада за Виктора Петровича.
И направлялась к двери. Пряча в усы улыбку, профессор провожал дочь и оборачивался к жене, которая в таких случаях часто оказывалась рядом. Александра Аркадьевна понимающе улыбалась в ответ, профессор кивал, разводя руками. То, что Татьяна влюблена, в семье не было известно, пожалуй, только кошке и то потому лишь, что та большей частью была занята собой.
Война подобралась и с другой стороны. В Москве и в Пертограде вдруг поняли, что она обрушивается не только на передовые части на поле боя, она бьёт и безоружных
Их было почти четыреста человек, которых собрали и свезли в Кёнигсберг. Сумевшие с невероятными трудностями добраться до дома несчастные были уверены: немцы умышленно затягивали их отъезд, чтобы иметь возможность унизить, провести по улицам города как пленных.
Досталось не только обычным подданным. Из уст в уста, почти шёпотом передавали то, что случилось с семьёй великого князя Константина Константиновича. В Шталлупене, поезд, в котором ехал великий князь с семьёй остановили. Было приказано из вагона не выходить, окон не открывать у вагона был выставлен караул. Сутки в вагоне. Утром следующего дня их посадили в автомобиль и отвезли по направлению к границе, где и высадили в поле. Лишь русский кавалерийский разъезд спас великого князя и его семью.
И всё же это было где-то далеко, за пределами империи. А в столицах ходили в синематограф, в театры и на выставки, в столицах гуляли и веселились. Хотя и здесь война разделила многих. Ушел вольноопределяющимся Гумилёв; большевики и близкие к Горькому круги клеймили войну, называя её империалистической, всё чаще раздавались призывы к поражению России; акмеисты большей частью вели себя невнятно; футуристы продолжали шуметь и скандалить.
Февраль перевалил за свою середину, приближающаяся первая военная весна оставалась всё же весной и пьянила. Не рвавшиеся в действующую армию футуристы заявляли о себе здесь, в Петрограде.
Весь месяц Варвара Вишневская была возбуждена. Изредка она встречалась с Татьяной, обрушивала на неё воз новостей, убегала. Раза два ей удалось вытащить Татьяну на поэтические вечера и всё обещала в скором времени удивить её.
Это случилось 18 февраля. Вишневская привела Татьяну к внушительному зданию на Большой морской улице. Татьяна здание узнала – здесь размещалось Императорское общество поощрения художеств. И она действительно удивилась. Само название выставки удивило – «Трамвай В».
– Почему трамвай? И отчего непременно «В»? – пыталась она выведать у Вари. Но та объяснять не стала.
– Ни о чём не спрашивай. Сама увидишь. И поймёшь, – торопливо сказала Варя, вводя Татьяну в зал.
Но Татьяна не понимала. Она видела на холстах ярко раскрашенные фигуры, одни из которых казались ей слишком плоскими, другие – словно были выгнуты из раскрашенных листов жести. Она долго стояла перед таким жестяным господином в цилиндре, на полях которого необъяснимым образом удерживалась вилка, грозя при этом в любую минуту сползти. Перед господином повисла белая, плоская, словно из жести вырезанная рыба, за господином зловеще торчали зубья пилы. «Авиатор», – прочитала Татьяна название на табличке. Такая же рыба закрывала лицо другого персонажа. На этот раз название было ещё более непонятным: «Англичанин в Москве». Не внёс ясность и каталог. Перед некоторыми работами этого автора названия отсутствовали, но зато значилось: «Содержание картин автору неизвестно»
– Всё же ты мне объясни. О чём всё это?
– Это его алогичная серия. Вот видишь –
– Логичность – это предрассудок? Тогда я ничего не понимаю.
– А и не надо понимать. Понимать – это следовать логике. А они, то есть мы боремся с ней. Вот послушай, как Маяковский сказал:
Мы вырвали солнце со свежими корнямиОни пропахли арифметикой жирныеВот оно смотрите…– Странные стихи. Зачем вырывать солнце? И разве арифметика по-особенному пахнет?
– Это из оперы. Она и называется «Победа над солнцем»
– Зачем же побеждать солнце? Вы проповедуете тьму?
– Мы проповедуем взрыв и войну всему старому, замшелому.
– Боже мой! И здесь война?
– Ну не будь такой скучной, Татьяна! Мы ещё увидимся.
VI
Следующие полгода принесли на фронтах много перемен. И не самых добрых. После сорвавшейся на юго-западе Краковской операции, после наступления в Карпатах, где русские войска хоть и разгромили две австро-венгерские армии, однако достигли этого ценой невероятных усилий, стало ясно: теперь изменится многое.
В марте главнокомандующим фронтом был назначен генерал от инфантерии Андреев, что и в войсках, и в Ставке восприняли с воодушевлением. К лету фронт включал в себя восемь армий, штаб фронта расположился в польском Седлице. Сюда из Барановичей прибыл Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич.
Сторонник эффектных, но не всегда эффективных лозунгов и призывов, великий князь был настроен решительно: не отступать ни на шаг! Андрееву же многое виделось иначе. Генерал понимал: после нескольких энергичных ударов германцев, основательно потрепавших наши силы, надо отступать. Отступать, чтобы оставшиеся силы сберечь и восполнить, чтобы перегруппироваться, понимал, что отступать, возможно, придётся очень протяжённым фронтом.
Отступление. Этот нерадостный процесс требует от стратега не меньших, если не больших мужества и умения, нежели при наступлении. Необходимы невероятные усилия, чтобы сохранить взаимосвязь и слаженность действий между отступающими армиями, дивизиями и полками. Нужно немалое мужество, чтобы пройти мимо укоряющих взглядов жителей оставляемых врагу городов и деревень. Наконец в ещё большей мере нужны сила, авторитет и воля, чтобы в этом отходе и отказе от борьбы сохранить боевой дух войск, не дать унынию, а тем паче панике взять верх. Иначе слаженное отступление станет беспорядочным бегством – и армия перестанет существовать.
Андреев отступал. Отступал спокойно, с достоинством. С арьергардными боями войска уходили из Польши, а у крепости Новогеоргиевской остановились. Что вынудило опытного генерала остановиться здесь и начать обороняться? Что подвигло на такой шаг, от которого удерживал генерала его хороший друг генерал Басов? Слова Андреева о том, что он не может взять на себя ответственность бросить крепость, над которой так много работали прежде, вряд ли что объяснят. Возможно, сыграло-таки роль внутреннее неприятие каждым военным человеком отхода, сдачи позиций. А, может, теплилась в душе генерала надежда, мол, остановимся, укрепимся, оттолкнёмся и пойдём наступать. Кто ответит?