И взошла звезда полынь
Шрифт:
Так или иначе, но в июле началась оборона Новогеоргиевской. Что это были за дни! Такого напора противника войска не видели давно. Оборона длилась недолго: через четыре дня после того, как противник открыл огонь, крепость пала. Потери были огромны.
Генерал Андреев находился в своём кабинете, куда вошёл с докладом начальник штаба. Незадолго до этого генерал почувствовал себя дурно. Случился знакомый ему приступ болезни. Днём его одолевала сонливость, и надо бы прилечь, подремать, да нельзя, и знал генерал, что и ночью отоспаться не получиться: ночью его станет мучить бессонница. Опять начинался зуд, опять генерал почувствовал запах аммиака изо рта, конечности похолодели, появилась одышка.
За ширмой, откуда вышел генерал, для него установили аналой с иконой, где он мог оставаться наедине с молитвой. Он сразу же спросил о потерях.
– Потери огромны, ваше высокопревосходительство, – отвечал начальник штаба. – Много убитыми и ранеными. И пленных тоже много. Сдались и офицеры и генералы.
Андреев ещё больше побледнел, но сдержался.
– Что генерал Бобрик? От него, наконец, есть вести?
Начштаба молчал.
– Почему не отвечаете?
– Ваше высокопревосходительство, Михаил Васильевич, я не в силах это произнести, – с трудом ответил начальник штаба.
– Что такое, генерал?! Докладывайте!
Начальник штаба вытянулся, одёрнул полы кителя, сглотнул слюну и, стараясь говорить, чтобы голос не сорвался, выдавил:
– Генерал от кавалерии Бобрик передался врагу.
Андреев глухо и негромко застонал, сдавил пальцами виски и ушёл за ширму. Подождав немного, начальник штаба развернулся на каблуках и вышел. Долго ещё в пустом кабинете возносилась тихая молитва.
Однако надо было действовать, то есть, продолжить отступление. Оставив Ковно и Вильно, русские войска ушли в Сморгань и далее.
В Могилёве решено было сделать Ставку, и в августе Могилёв стал военной столицей империи. 23 августа в половине четвёртого утра к станции в Могилёве подошёл императорский поезд. Николай решился на отчаянный шаг – стал Верховным главнокомандующим.
Удивительным образом сочетались в этом человеке воля, рождённая упрямством, с нерешительностью и готовностью находиться под влиянием, чувствительность до сентиментальности с доходящей до безразличия холодностью, скрытность с романтическими порывами. Вероятно, такой романтический порыв и привёл императора к решению взять общее командования на себя. Ему виделся венец спасителя, взвалившего на себя тяжкий крест тогда, когда всё было куда как плохо. В случае победы это сделало бы императора спасителем нации. В случае поражения в государя полетели бы все плевки и насмешки. Это понимали не только приближённые Николая, не только генералы Ставки, но и многие подданные. Как понимали и то, что империю трясёт.
VII
Профессор Одинцов вошёл с шумом и уже из передней громогласно известил домашних:
– Бог знает, что творится в городе! Опять забастовка! Бастуют, бастуют… И где? На военных заводах! На фронте положение хуже некуда, оружия нет, боеприпасов нет, а они бастуют! Ввести бы Государю военное положение, да нельзя: Дума взвоет! Все эти родзянки и гучковы, все кадеты да социал-демократы – сколько болтунов и бездельников!
– Но, папа, – попыталась возразить Татьяна, – пожалуй, не все такие глупцы. Неужто никто не понимает истинного положения.
– Пустое! Не понимают! А ежели понимают, да продолжают упорствовать в глупости, то это – предательство. Идёт война, гибнут лучшие люди (на войне всегда гибнут лучшие), а болтуны межпартийными дрязгами заняты! Все словно ума лишились! Бацилла пораженчества витает повсюду. А где пораженчество, там вседозволенность. Вчера один студент-филолог надерзил милейшему Павлу Аркадьевичу. По пустяку какому-то. А профессор так опешил, что и не нашёлся,
Профессор прошёл в кабинет, и оттуда вскоре донеслось:
– Ну, что я говорил?! Ох, не к добру, не к добру связались мы с этими англо-саксами. Вот полюбуйтесь, что их посол говорит. – Профессор вышел из кабинета, держа в руках номер «Нового времени».
– Полюбуйтесь. Вот интервью этого Джоржа Бьюкенена. Они, англичане, не наступают, дескать, потому, что снаряды накапливают. Вот накопят, тогда и ударят. Мы ушли из Польши, мы оставили Ковно и Вильно, а они снаряды накапливают! – профессор тыкал в страницу газеты снятым пенсне. Это означало, что он крайне возбуждён и раздосадован. Татьяна поспешила успокоить отца и отвела его в кабинет. Оттуда долго ещё доносилось:
– Ох, нахлебаемся мы, нахлебаемся мы горя с этими союзничками. И государь на беду себе возглавил Ставку. На него же теперь всех собак повесят.
– Может, ты сгущаешь краски? – попыталась успокоить мужа Александра Аркадьевна.
– Какое там! Государя не уважают – вот в чём беда. Давеча слышал, как один земгусар поносил императрицу, сплетни передавал. Ладно, земгусары, известное дело, те ещё вояки, но чтобы человек в форме поносил государыню?! Ладно, не государыню, но жену своего главнокомандующего, даму – такое я отказываюсь понимать! Что-то изменилось в мире. Словно после газовых атак у многих разум помутился. Мерзко! Скверно! Вы только поглядите: нынче многие мужчины не только не стыдятся своих дезертирских настроений, но и кичатся ими. Танюша вон увлеклась новомодными поэтами, но что они проповедают?! Ты уж извини, Татьяна, но не удержался, взял у тебя со стола газетку, прочитал. Автор, видите ли, гордится тем, что не идёт в шрапнельный дым. Я правильно запомнил?
Татьяна поняла, о каком стихотворении говорил отец. Она и сама была в растерянности. Варя снабжала её новой литературой, горячо посвящала в свою веру. Татьяна пыталась понять, но многого не понимала. А в стихотворении, о котором говорил профессор, Татьяну смущало и другое, что она не решалась и даже стыдилась оформить словесно. Её смущало, что в стихах, написанных от имени мужчины, сказано:
И много нежного и доброгоВложить к любимому в письмо. [3]3
Строки из стихотворения И. Северянина
Странно было читать такое. Варя, правда, изредка намекала ей на новые нравы, царившие в богемной среде, но Татьяна гнала догадки прочь: они были стыдными.
Знала Татьяна и другое стихотворение – своеобразный ответ этому ломано-жеманному поэту. Ответил другой поэт – громогласный и высокого роста, выступавший почему-то в жёлтой женской кофте. Татьяна так и не решилась спуститься в подвал, в поэтическое кафе, и поэта ей издали показала Варя. Она же и стихи дала прочитать:
Вам, проживающим за оргией оргию,имеющим ванную и чистый клозет!Как не стыдно вам о представленных к Георгиювычитывать из столбцов газет?! [4]4
Строки из стихотворения В. Маяковского