И я там был..., Катамаран «Беглец»
Шрифт:
— Если умная, не воротится, из отпуска не вернется! — говорила мать. — Дура, что ли, в городе не остаться?
Бабушка только качала головой, как всегда, а малыш не знал — вдруг в впрямь не вернется учительница? И не будет он тогда у нее в первом классе… Потому и решил задать свой вопрос. Утро было такое солнечное. Жара. А они взбираются вдвоем на холм, по самому солнцепеку. Не тропою, а напрямик, мимо старой ивы через молодой сосняк. Сосны — маленькие, ему по пояс, это теперь они вытянулись за лето. Пахнет хвоей и чаборком, густая трава путается под ногами. Идти трудно, он отстает, но не из-за усталости, а оттого, что думает: как лучше задать свой вопрос? Просто так: «Есть ли бог на свете?»
Он хорошо помнил, как растерялась учительница и не знала, что отвечать. Тогда он помог ей вопросом:
— Вот бог… Разве может он жить на небе и просто так спускаться оттуда на землю? Прав отец — ведь там только облака?
— Но там есть и звезды! — не хотела соглашаться учительница. — И такие же планеты, как наша. Возможно, там жили люди, прилетали сюда, и их считали богами…
— Ну… То другие — тоже, как мы… — возражал малыш. — А есть ли тот бог, в которого верит бабушка?
Учительница смутилась и, опустив глаза, начала объяснять что-то не очень понятное. Тогда малыш опять ее перебил:
— А ты сама веришь в бога? — он прямо посмотрел ей в глаза, но вдруг понял, как больно учительнице: она пугается — отвечать по правде и не хочет — говорить как должна… И он не стал спрашивать «почему», догадывался, что из-за бабушки, из-за деда… Лишь ощутил в себе ее мысль: «Мне нельзя… И обижать — нельзя… Когда вырастешь, поймешь сам…»
И сейчас, под дождем, как в тот миг, он быстро взглянул на учительницу. А вдруг и она теперь поняла, что он думает?
Та остановилась, прислушалась, взяла бидончик в другую руку.
До укромной поляны было еще довольно далеко — малыш всегда провожал ее до поляны, и с полдороги возвращаться совсем не хотелось… Но учительнице показалось, что дождь усилился, хотя это просто налетел ветер и закапало с веток…
Он стоял и смотрел, как она скрывается в орешниковой аллее. Сегодня аллея была совсем-совсем желтой, словно солнце вышло из-за дождевых туч. И, казалось, листья над головой вот-вот зазвенят от ветра, точно сделаны из тонкой золотой фольги и светятся…
Дождь сильнее застучал по листьям. С укромной поляны донеслись голоса. Летом там всегда останавливались туристы. По глинистой дороге, полем добирались с шоссе — это был один из немногих подъездов к озеру. Не всякий, правда, отваживался ночевать в этом глухом уединенном месте. Чаще ставили свои сверкающие машинки на большой поляне — и простор, и солнце, и хутор поблизости. Но с июня и до самого конца августа и укромная поляна редко когда пустовала, всегда находились любители уединения: пешие туристы с рюкзаками, бывалые мотоциклисты или молчаливые рыбаки, приезжавшие на какой-нибудь добитой «Победе» или видавшем виды «Запорожце». И обитатели этой поляны всегда почему-то больше нравились малышу… Но с приходом последнего августовского дня и их словно корова слизывала языком — дороги развозило, красная жирная глина разбухала так, что и ногу, казалось, не вытащить из колеи, и ни на каком вездеходе сюда уже было не добраться. Потому и казалось странным, что на укромной поляне кто-то есть…
Он быстро шел по аллее, высматривая на земле отпечатки резиновых бот учительницы. И вот уже прибрежные деревья расступались — пляжик, бухточка с торчащей из воды ничейной перевернутой лодкой. Слегка набегают на песок прозрачные волны. А слева через оголившиеся кусты просматривается поляна; мрачный высокий бор окружает ее с трех сторон, и там, на траве у самых сосен, одинокая палатка… Каких только он здесь не видел — красные, синие, разноцветные!.. А такую, маленькую, скособоченную, натянутую только двумя веревками, — в первый раз! И сделана из того самого вылинявшего брезента, что старая дедова плащ-палатка.
Костер слабо тлел, вспыхивал сиреневыми языками, будто в него набросали негодных электрических батареек. Дымок ровно поднимался вверх, словно не моросил дождь, не налетал порывами отрясавший деревья ветер…
В раздумье малыш простоял у поворота к поляне.
Трава там была зеленая, свежей, чем летом: отросла, погустела. И даже на крутом подъеме, где машины, поворачивая, буксовали, дорога была неразъезженной, колеи затягивались, как раны, которые заживали.
На поляне так и не появился никто — лагерь оказался пуст. И вещей не было никаких: ни топора, ни запаса дров, ни раскиданной у костра посуды. Только что-то, прислоненное к палатке, банка или, может быть, котелок, прикрыто наброшенным полотенцем… Греться у чужого костра — вот так, одному, — не хотелось, и малыш спустился к берегу.
Волна чуть плескала в берег. Облизывала носки резиновых бот, делала их черными и блестящими и снова отступала на миг, обнажая чистый речной песок. Он просвечивал впереди сквозь рябь, сквозь прозрачную ледяную воду, а дальше озеро было темным и неспокойным, как небо, которое в нем отражалось.
Малыш услыхал шаги — точно кто-то размашисто шагал по дороге в больших и тяжелых, не по размеру, сапогах. Оттуда, со стороны деревни, показался человек в штормовке, с непокрытой головой, быстрыми движениями и энергичной походкой напоминавший кого-то очень знакомого, но переодетого в другую одежду. Он спешил, сгребая листву большущими рыбацкими сапогами. Небольшая, коротко подстриженная борода и удлиненные волосы делали его похожим на геолога или туриста, но чем ближе он подходил, тем больше становился похож на того грустного человека с бабушкиного образка, что висел в углу, в хате… Если бы не деловая спешка и улыбка уверенности в лице… Широкая улыбка, хоть рядом и не было никого…
Заметив мальчика, он сбавил шаг и, рассматривая его, делался все серьезней, наконец, остановился у перевернутой лодки и снова дружески улыбнулся.
Ребенок смутился и отвел взгляд, но лицо незнакомца точно притягивало к себе. Так и хотелось посмотреть снова — как на озеро в ясный день, солнце на закате или на красивую божью матерь, что склоняется над своим младенцем на большой бабушкиной иконе.
Человек вновь посерьезнел и, глянув на другой берег, стал застегивать пуговицы штормовки. С озера задувал ветер — резковатый, холодный.
— Не показывался? — кивнул туда, на озерную рябь, и мальчик понял, что это он о товарище, наверное, подводнике или аквалангисте, который сейчас там, в озере, о нем-то он и беспокоится, поглядывая то на часы, то на воду, хмурую и холодную, как небо, что в ней отражалось. Или это с запада принесло чернильную тучу, или просто темнело прямо на глазах, как часто бывает осенью…
— Который час? — спросил мальчик, уставясь на большие часы незнакомца.
— Скоро шесть. Тебе ведь ни к чему точно? Малыш подумал, что до семи еще нужно пригнать коровку, чтобы было молоко на ужин. Дневное они все отдали учительнице.