И я там был
Шрифт:
Был и такой, вполне реальный случай. В день восьмидесятилетия Яблочкиной, который праздновался в ВТО, мы с Ниной Павловной Русиновой, хорошо ее знавшей, в антракте подошли за кулисами к юбилярше, чтобы лично поздравить.
— Александра Александровна! Поздравляем вас! Как вы хорошо выглядите!
— Ну что вы! — отвечает Яблочкина. — Как можно хорошо выглядеть в свои семьдесят три года?!
На своем-то восьмидесятилетии!
В тот же раз в Сочи приехал Василий Иосифович Сталин. Ну, сын Сталина есть сын Сталина. Его окружение, да и всякое мало-мальски начальствующее лицо, всегда без лишних комментариев исполняло всякое его желание. Захотел он поохотиться, и ему тут же прислали из Москвы собаку самолетом. У Василия Сталина своя была форма общения.
Василий Сталин тогда увлекся некоторыми нашими барышнями и как-то в известном сочинском ресторане «Горка» решил устроить банкет в нашу честь. Когда мы пришли, «Горка» постепенно стала пустеть. Это уполномоченный КГБ некий Иван Иванович дал задание своему штату. А те попросили всех, не принадлежащих к нашей компании, быстренько рассчитаться, и мы остались одни.
Гуляли чрезвычайно долго и обильно. И что характерно, совершенно безнаказанно. Из старшего поколения присутствовали Горюнов и Понсова. Естественно, выпивали, закусывали, потом опять выпивали. Потом, помню, совершали акт сожжения чьего-то галстука, бывшего совсем некстати в это жаркое время года. В конце вечера нас было велено проводить по домам. И мы вышли из ресторана в сопровождении соответствующей охраны. По дороге я с кем-то задирался, стукнул по какой-то машине. Оттуда сразу выскочили два крепких мужика, но я прошел сквозь них, как «человек, который проходит сквозь стену» (был такой фильм), потому что мой сопровождающий быстро локализовал назревающий конфликт. Он просто показал им маленькую красную книжечку сотрудника КГБ. Тогда это на многих действовало парализующе. Так я куролесил по дороге вплоть до самого дома, где мы с Евой, как называла себя моя первая жена Нинель Мышкова, снимали квартиру. Дома тоже долго не мог угомониться, начал разбрасывать горшки с цветами… Еве с трудом удалось меня урезонить. Это, конечно, из ряда вон выходящий эпизод, но он был.
В театре Вахтангова были актеры, которые и общение вне сцены нередко превращали в некую игру и поддерживали ее на протяжении всей жизни. Например, Горюнов разговаривал все время с характерностью старого еврея: «Как ти живещ, Вовка? Как ти живещ, Женька?» То есть, постоянно валял дурака и при этом картавил. У Горюнова отец был русский, а мать — еврейка. И он понимал тонкости еврейского говора. Дело, разумеется, не в происхождении, а в том, что вот такая была игра — своеобразный актерский кураж. В свою очередь, Евгений Симонов и мы со Шлезингером эту игру в речевую характерность подхватили. Но подошли к ней творчески. Сначала разговаривали с акцентом местечковых евреев, потом с грузинским акцентом. Позже, когда появилась военная кафедра, мы усложняли игру — используя какой-нибудь акцент, мы разговаривали друг с другом как командующий с начальником штаба. Потом, не меняя субординации, переходили на другой акцент и так далее. Короче, использовали любые возможности игры в зависимости от ситуации, в которую попадали.
Однажды на своей машине мы поехали к студентам на военные сборы. Кстати, о машине. Свой первый автомобиль, «Москвич», я выиграл у Михаила Ульянова на спичках. В свободной продаже тогда машин не имелось. Можно было купить только по «разверстке». В то время забракованные на заводе легковые автомобили распределяли по предприятиям и организациям. Дали и нашему театру один, который мы и разыграли с Ульяновым. Я выиграл. И потом некоторое время, довольно непродолжительное, ездил на нем. Но за мной должен был бежать механик с запасными частями, потому что мой автомобиль постоянно ломался.
Отправились мы со Шлезингером на этом «Москвиче» к студентам на военные сборы. А ехали мы из Переделкино, где оба снимали дачи. Так вот я был «командующим», он — «начальником штаба». Жен мы называли: «супруга командующего» и «супруга начальника штаба». Так мы развлекались!
Все наши гастрольные поездки за рубеж, куда бы то ни было, были организованы по одному четкому принципу — помимо необходимой в дороге одежды и галантерейной мелочевки, мы нагружались огромным количеством консервированного продукта — кто сколько мог поднять. Ведь суточные, в виде иностранной валюты, давались нам, по моему убеждению, только для того, чтобы мы знали, как она выглядит. И отечественные консервы были вынужденной мерой безопасности, гарантом того, что мы не умрем с голоду в чужой стране, что у нас будет чем поддержать свои силы и не завалиться в обмороке на гастрольных подмостках. Режим питания за границей у нас соответствовал приблизительно такой схеме: завтрак — полагающаяся каждому постояльцу чашка казенного кофе с сэндвичем, приправленным шматом колбасы из московских припасов; обед — банка консервов с куском хлеба, купленным за валюту; ужин — банка сгущенного кофе, разбавленного водой из-под крана. И этот немудрящий напиток у нас назывался «глясе».
Когда театр отправился на гастроли в Париж, то мы, развлекаясь, въехали в него в образах «военачальников», которые попали в логово врага. К слову сказать, это был шестьдесят первый год, самый разгар холодной войны. Наша страна была абсолютно изолирована от остального мира, и мы мало знали о том, как живут люди в других государствах.
Мы ехали на автобусе по Парижу и удивлялись — почему все магазины выставляют свои товары наружу, на улицу? На наших лицах было написано недоумение — почему не воруют? Как это так?!
Поселили нас в гостинице на Place de la Republique (площадь Республики), в самом «чреве» Парижа. Мы с Володей Шлезингером обосновались, как всегда, в одном номере. Взбодрившись казенным завтраком, мы переоделись в самое лучшее и вышли на прогулку.
Площадь Республики — это довольно большое городское пространство с ресторанами и бистро, с развлекательными аттракционами, с толпами людей, со снующими повсюду гадалками, со всевозможной торговлей. Там можно купить все! Нам и хотелось все купить! Такое изобилие было нам в диковинку!
Воодушевленные этой поездкой, Парижем, мы чувствовали себя по-праздничному, легко и непринужденно. Шагая по площади Республики, я говорю: «Шлез, как я выгляжу? Сливаюсь с толпой?» Он кивает утвердительно и в свою очередь спрашивает: «А я как?» Я развеиваю все его сомнения. И, таким образом, уверившись в своей чисто французской внешности, мы заворачиваем за угол, натыкаемся на новых торговцев и сразу же получаем: «Здравствуйте!».
Международный Парижский фестиваль искусств, ради которого мы приехали, открывался в театре Сары Бернар нашим спектаклем «Иркутская история». Мы со Шлезом не были заняты в этом спектакле. Поэтому решили посмотреть, как происходит открытие такого важного мероприятия.
В назначенный час у театрального подъезда скопилось большое количество машин и среди них наш «танк» «ЗИЛ-110» — машина нашего посла.
Парадная лестница в фойе была оформлена с подобающей торжественностью. На каждой ступеньке с обеих сторон стояли гвардейцы с шашками наголо — почетный караул. Публика, поднимающаяся по этой лестнице, отличалась большим разнообразием в одежде: мужчины во фраках с белыми крахмальными манишками, в праздничных костюмах, в костюмах попроще и, наконец, в свитерах. Наряды женщин я описывать не берусь. Среди них мы видели Марину Влади с сестрой.
Любопытно, что когда эта праздничная толпа собралась за кулисами, — а это были, в основном, русские эмигранты, — я услышал великолепную русскую речь, о существовании которой даже не подозревал. Как она резко отличалась от того стертого, упрощенного языка, на котором мы теперь говорим! Как же много мы потеряли!
На фестивале нас отметили наградой, которую надо было получить в здании мэрии. Мы с Ульяновым, уже не помню по какой причине, немного запаздывали и, появившись в просторном вестибюле мэрии, не знали куда бежать. И тут к нам вышел солидный пожилой мужчина во фраке, с большой цепью на плечах. Мы поняли, что это мэр вышел нас встречать. Ульянов бросился к нему, стал благодарить. «Мэр» спокойно выслушал и показал, куда нам нужно идти. Это был один из слуг. А мэр потом вышел в повседневном, без цепей, костюме синего цвета и вручил нам памятную медаль.