И.А. Гончаров
Шрифт:
Как художник, Гончаров достиг высокой поэтичности созданного им образа. Как-то по-особенному, и радостно и тревожно, влечет к себе красота Веры — ее бледное лицо, «бархатный черный взгляд», сдержанная грация, «невысказывающаяся сразу прелесть». Что-то сильное и гордое чувствовалось в ней, но Вера «проникать в душу к себе не допускала». Этим она как бы охраняла свое право на самостоятельный и свободный взгляд на жизнь, на независимость своих мыслей и чувств.
Эта черта в облике и характере Веры особенно вырисовывается в сопоставлении ее с Марфинькой — младшей ее сестрой. Образ Марфиньки исполнен естественности, теплоты, безыскусственной жажды жизни и счастья, дышит, по словам романиста,
Это, в частности, давало критике повод говорить об «ограниченности» Марфиньки. Но Гончаров не имел цели ни идеализировать, ни принижать этот образ, а рисовал его во всей его жизненной правдивости и естественности. Мы видим силу и красоту души Веры, но своя внутренняя душевная красота есть и в Марфиньке. Мы видим ее юную и чистую любовь к людям, детям. Она светло и радостно смотрит на свой будущий долг матери.
Вера же совсем другая, «не здешняя», как говорит о ней Райский. Вере «тесно и неловко в этой устаревшей искусственной форме, в которой так долго отливался склад ума, нравы, образование и все воспитание девушки до замужества». Райский замечает в ней «смелый и свободный образ мысли», «свободу духа». «Живую, свободную душу» видит в Вере и Волохов. О Вере в романе говорится, что она «черпнула где-то других идей», что ей по плечу «современные понятия». Авторитет бабушки не имеет уже для нее силы. Даже Райский признает, что «отжил этот авторитет». Свободная от патриархальных убеждений и предрассудков, свободная в своем чувстве, она отвергает притязания многих на ее руку. Она умно и тонко отделывается от настойчивых попыток Райского увлечь ее, от его неистовых посягательств на ее душу, на ее нетронутую девичью красоту. Райскому она говорит, что «свободна, как ветер», что она будет бороться за свободу. «Какая ты красная, — говорит ей Райский, — везде свобода».
Вера стремится «итти на борьбу против старых врагов». Она жаждет «чистого, светлого, разумного, что могло бы не только избавить людей от всяких оков», но и «поднять человека выше, нежели он был, дать ему больше, нежели имел».
Однако борьба эта трудна. Старое сперва всегда сильнее нового. Вера одна в этой борьбе. Полная «жажды чего-то нового», она встречает на своем пути Марка Волохова. В первый момент он предстает перед ней «странной и отважной фигурой». Она видит в нем «ум, какую-то силу», «поток смелых, иногда увлекательных идей». Вера полюбила Волохова — влюбилась «в его смелость, стремление к новому». Марк «манил» ее вперед, «образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды…»
Но вскоре глазам Веры открылись и «вредные уродливости» Марка, и она вынуждена была признать, что у них «и убеждения и чувства разные». Волохов, как это говорится о нем в романе, зовет к разрушению всего старого, к отрицанию всего и вся. Он нигилист. Вера же «хотела не разрушения, а обновления».
Расходятся они и в своих взглядах на любовь. Волохов проповедует «право свободного размена в любви». Bерa отвергает это. Она смотрит на любовь серьезно. Любить — значит рука об руку идти в жизни и борьбе. Вера хочет отучить Волохова «от волчьей лжи» в убеждениях и чувствах. У нее, как и у Ольги Ильинской, деятельная любовь.
Между Верой и Волоховым разыгрывается и любовь и борьба. В этом поединке Вера, не рассчитав своих сил, изнемогла. Увлеченная зовом Волохова, она кинулась к нему в обрыв. Волохов явился «творцом ее падения, разрушителем ее будущности».
В борьбу Веры с Волоховым были вовлечены и Райский, и бабушка, и другие персонажи романа. В целом это и составило
Раньше, до этой драмы, до «истории обрыва», Вера чувствовала «себя сильнее всех окружающих». После этого Вера и бабушка «стали в какое-то новое отношение друг к другу». Романист заставил Веру умолкнуть в конце романа перед «старой мудростью» бабушки, олицетворявшей консервативную мораль дворянского общества. Пережив «обрыв», Вера обретает «силу страдать и терпеть». Это было, конечно, нарушением внутренней логики образа, отступлением от правды жизни.
Такой исход тем более кажется неубедительным, что Гончаров показал в романе, как сама «бабушкина правда» лежит в обломках…
Образ Веры в финале романа противоречив: Вера осудила свою гордость, и ее прежние независимые стремления как бы угасли. Но вместе с тем чувствуется, что она лишь внешне, временно примирилась со своей участью и окружающим.
Образ Веры полон глубокого драматизма. Она не находит избавления от тревожных вопросов жизни. Несомненно, она не найдет подлинного счастья и с Тушиным — этим, с точки зрения романиста, героем современности. В рукописи романа этот мотив был первоначально очерчен гораздо сильнее.
В истолковании образа Веры самим художником сказалась и известная ограниченность в знании новой, современной жизни. «Дальше Вере итти некуда — сами вы сознаетесь, что ничего еще не выработалось», — писал он в 1869 году Ек. П. Майковой.
Гончаров признавался, что он не смог показать другого пути Веры, так как до этого «не дописался», оставив это «на долю другим, молодым и свежим силам».
Спор между Верой и Марком Волоховым романист рассматривал, как конфликт двух лагерей русского общества. В предисловии к «Обрыву» он писал: «Спор остался нерешенным, как он останется нерешенным — и не между Верой и Волоховым, а между двумя аренами и двумя лагерями».
По первоначальному замыслу романа, возникшему у Гончарова в 1849 году, финал романа был совсем иным. Иной исход был и у Веры.
«У меня, — писал Гончаров Ек. П. Майковой в 1869 году, — первоначально мысль была та, что Вера, увлеченная героем, следует после, на его призыв, за ним, бросив все свое гнездо, и с девушкой пробирается через всю Сибирь».
Это очень важное признание. Оно свидетельствует о том, что начальный замысел «Обрыва» был тесно связан с идейной атмосферой сороковых годов. Осуществление этого первоначального замысла поставило бы, несомненно, образ Веры, по своей прогрессивной общественной значимости, в ряд таких героических образов русских женщин, как Елена из «Накануне» Тургенева, как некрасовские «Русские женщины». Однако этот замысел не нашел своего воплощения.
Вместе с тем, даже в рукописных вариантах романа, написанных в начале шестидесятых годов, в образе Веры более решительно подчеркнуты черты, характеризовавшие ее передовые стремления, ее смелый и независимый взгляд на жизнь, на общественные и личные права женщины. Интересен с этой точки зрения, например, вариант XV главы третьей части (где рассказывается о чтении старого «нравоучительного» романа):
«— А ты что скажешь, Верочка? — спросила бабушка.
Та молчала.
— Скажи что-нибудь.
— Что, бабушка, сказать, вот брат сказал: дичь.
— А у него все дичь: он сам сочиняет книжки. А ты скажи свою критику, как тебе показалась история.
— Глупая, бабушка, история. (Неправда.)
— Отчего же глупая, и кто глуп: все лица или сочинитель?
— И сочинитель, и лица.
— Чем же лица глупы?
— Как же терпели такую пытку над собою?
— А что им делать? Страсть сильна: они не могли одолеть ее и поплатились на всю жизнь. Что было им делать?