Ian Gillan. Дорогой славы
Шрифт:
Получается, что Иуда — единственный из апостолов, кто понимает, что движение, начатое ими, зашло в тупик. Виновник, на его взгляд — сам лидер, Христос. Иуда, как и Мария Магдалина, видит в Иисусе простого человека. Он, в отличие от других апостолов, которые занимаются самолюбованием и мечтают о рае, искренне переживает за успех дела, заботится о голодных и страждущих. Убедить Иисуса не удается, несмотря на все попытки. Тогда, пытаясь спасти дело, которое они начинали вместе, будучи убежденным, что Иисус уже не в состоянии возглавлять народ, намереваясь не допустить бунт, который приведет к кровопролитию, Иуда выдает властям местонахождение Иисуса. Делает он это из идейных побуждений, отказываясь от «кровавых денег» — 30-ти серебряников.
На тайной вечере проходит последний разговор Иисуса и Иуды.
Иисус: Один из тех, кто ужинает,
Один из моих двенадцати избранных
Уйдет, чтобы предать меня…
Иуда: Ну, зачем так драматично,
Ты прекрасно знаешь, кто.
Иисус: Спеши, они ждут.
Иуда: Если бы ты знал, почему я это делаю.
Иисус: Мне все равно, почему ты это делаешь.
Иуда: Подумать только, я восхищался тобой,
А теперь я тебя презираю.
Иисус: Ты лжец, Иуда!
Иуда: Ты хочешь, чтоб я это сделал!
А что, если я останусь,
И разрушу твои амбиции?
Христос, ты заслужил это!
Иисус: Спеши, глупец,
Прочь отсюда!
Освободи меня от своей болтовни!
Иуда: Ну посмотри, жалкий нытик,
Куда ты нас завел.
Наши идеи гибнут,
И все из-за тебя…
Печальнее всего, что кто-то
Должен сдать тебя,
Как обычного преступника,
Как раненого зверя.
Отбросить как выжатый лимон.
Иисус: Убирайся, они ждут тебя!
Иуда: Каждый раз, когда я смотрю на тебя,
То не понимаю: почему ты
Пустил
Получилось бы гораздо лучше,
Если бы ты спланировал
Все загодя.
Когда Иуда понимает, что Иисуса ждет смерть, он, осознав свою вину, кончает жизнь самоубийством. Авторы рок-оперы ни в коей мере не оправдывают измену. Просто тривиальную жадность они заменяют конфликтом на уровне идей, и противостояние Иисус-Иуда приобретает по-истине трагедийное содержание. Мастерски создан образ Понтия Пилата, который искренне хочет помочь Иисусу, но так и не решается, опасаясь за возможные последствия со стороны Рима и разгневанной толпы иудеев. Конечно же, с любовью и теплотой Уэббер и Райс изобразили Иисуса Христа. Иен Гиллан, вложивший в эту роль всю душу, передал наитончайшие переживания своего героя.
Первоначально дизайн обложки альбома был совсем другим — большой оранжевый круг с 14-ю разными изображениями внутри. В окончательном варианте появилась эта знаменитая картинка с молящимися ангелами по бокам.
Основные усилия по рекламе альбома сосредоточили на США, как наиболее перспективном рынке. Идея провести презентацию в храме вызвала негативную реакцию со стороны «МСА», но потом «фирмачи» дали добро. Выбрали лютеранскую церковь Святого Петра на Лексингтон авеню. Презентация началась в три часа дня, присутствовали официальные лица «МСА», журналисты и просто праздная публика. Разминаясь, органист играл фугу Баха, но Райс попросил его «сбацать что-нибудь из Элвиса». После представления были накрыты столы, но так как дело происходило в храме, то спиртного не подавали.
Альбом сразу же взлетел на вершины американских чартов. Уэббер и Райс были в Британии, когда им позвонили и сообщили эту приятную новость. На них также вышел Роберт Стигвуд (Robert Stigwood), австралийский промоутер, менеджер CREAM и BEE GEES, обосновавшийся в США и заслуживший репутацию человека, умудряющегося зарабатывать деньги из ничего. У Стигвуда был опыт постановок на лондонской сцене знаменитых американских мюзиклов «Волосы» и «О, Калькутта».
«Он увидел это «прекрасное опыление», как выражались масс-медиа того времени, и понял, что произведения типа «Суперзвезда» могут быть использованы в записях, фильме, на сцене, в концертах, да где угодно! Потому что это была сильная вещь. Он мог продавать ее во всех форматах, которые подпитывались бы друг от друга», — говорит Райс.
Будучи в Британии, Стигвуд прислал за Райсом и Уэббером шикарный лимузин, накрыл у себя дома солидную «поляну», после чего уговорил их сотрудничать с ним. Для начала Роберт принялся наводить порядок в плане защиты авторских прав. В первую очередь, это было актуально для США, где многие церковные деятели зарабатывали неплохую копейку на неавторизованных постановках рок-оперы.
Стигвуд взялся за организацию «настоящей» сценической постановки. Для начала он предложил написать еще одну песню. Мелодию Уэббер сочинил сразу, а вот Райса пришлось подстегивать. Наконец-то, после завтрака в отеле, тот сочинил подходящий текст. Так появилась песня «Could We Start Again, Please» (в спектакле ее поют Мария и Петр). Была расширена и партия Пилата. Эндрю и Тим хотели, чтоб режиссером постановки был Фрэнк Корсаро, он даже приступил к работе, но контракт с ним так и не подписали. Стигвуд сделал выбор в пользу Тома О'Хоргана, который играл в бродвейском мюзикле «Волосы». Об этом решении не подозревали ни Корсаро, ни Уэббер, который, женившись, уехал проводить медовый месяц. Корсаро узнал, что остался не у дел, в больнице, куда попал с травмой ноги, а Эндрю — вернувшись из поездки. Последовало бурное выяснение отношений, но Стигвуд настоял на своем. На роль Иуды взяли Бена Верена (протеже О’Хоргана, еще один актер из мюзикла «Волосы»), Иисуса сыграл Тед Нили. По замыслу режиссера, постановка требовала большого количества всевозможной техники, с чем не были согласны авторы. Они считали, что спектакль должен быть малобюджетным, и выделяться не декорациями и техническими наворотами, а идеей.
Премьера спектакля, несмотря на пикеты противников постановки, состоялась 12 октября 1971 года в театре Марка Хелинджера (Нью-Йорк). Публике шоу понравилось, а вот от журналистов досталось на орехи. Клайв Барнс, один из самых авторитетных театральных критиков, дал просто уничижительную рецензию. На следующий после этой публикации день, Тим Райс, поднимая трубку, шутил: «Фэн-клуб Клайва Барнса слушает». Наряду с дельными замечаниями, были и просто смешные придирки. В частности, авторов обвинили в антисемитизме. Справедливости ради нужно отметить, что, в основном, претензии критиков адресовались режиссеру, саму рок-оперу, как правило, они не трогали.