Идеалист
Шрифт:
– Поступай, как знаешь, Серафим Агапович. Только билет я тебе не отдам, потому как с партией у меня расхождения нет.
К тому же давно хотел сказать тебе: - Не каждый партийный начальник – партия. Умы-то складываться да слаживаться должны…
… В Семигорье Макар шёл с таким чувством, будто на земле был год 1945, и возвращался он в родное село с долгой победной войны. Шёл той же дорогой от Волги в гору, только тогда был июль, и берёзы, саженные рядами вдоль мощённого Вологодского тракта, сказывали, ещё при Екатерине Великой, дружно лопотали на ветру зелёным шумом. Здесь вот и с Васёнкой сошлись тогда после пережитой разлуки.
К Авдотье Ильинишне не стал заходить. Знал, что баба Дуня не единожды за то время, пока гостевал-горевал он у неё в доме, корила Васёнку, строжила по-матерински за пустую гордую заносчивость. Знал, но молчал, упёршись в обиду, ждал, когда Васёна сама заявится с повинным словом. Но сегодня вроде бы и не было обиды, пошёл дальше, в другой конец села, где стоял его родовой дом, где скоплено было всё семейное его богатство. Взошёл на крыльцо, морозно заскрипевшее, не шибко чистое, видно размётанное Борькиными торопливыми руками, поднялся на мост, и с всё-таки ёкнувшим сердцем, но по-хозяйски уверенно отворил дверь. Перешагнул за высокий порог. Увидел: Враз обернулись к нему лица родных девчонок, в полукруг сидевших за столом. Борька с торжествующим воплем рванулся к нему из горницы, повис на груди. Увидел Васёну, остановившуюся у печи, с полотенцем через плечо. Глянул в глаза, взглядом спросил, взглядом ответила Васёна: понял – дом его ждёт. Сбросил полушубок, навесил в угол, к печи, шапку туда же пристроил, зябко потирая ладони, проговорил ,будто только утром из дома вышел:
– Проголодался я. Не найдётся ли чего горяченького?
Девчонки все враз выпорхнули из-за стола, толкаясь, крича в радости, понеслись в кухонку за тарелками.
Васёнка с места не сдвинулась, стояла, замерев, охватив рукой высокую свою шею, неотрывно глядела на Макара затуманенными глазами. Сказала тихо:
– Ждала тебя, Макарушка. Прости, что не всё вызнала. Сгорячилась. Своё же счастье чуть не порушила!
У Макара молву перехватило. Подойти хотел, обнять, да Борька опять вцепился, закинул голову, оборотил к нему скуластенькую свою мордочку, возопил требовательно:
– Ты, папка, больше никуда не уйдёшь!
Васёнка улыбнулась стеснительно, как бывало в девичестве, одобряя Борьку, радостно потрепала его по волосам.
ОДИНОЧЕСТВО ВДВОЁМ
1
– Всё, Зоинька! Всё! Последняя тягостная неделя. Обрываем швартовы и вырываемся в просторы вселенной. Где – никого! Только мы с тобой, наша лодочка, вода да небо! Возвращаемся в благословенный шалаш, что был когда-то для нас раем!..
Так говорил, почти кричал в возбуждении, Алексей Иванович, скидывая пропотевшие одежды, наклоняясь над ванной и подставляя разгорячённое тело под охлаждающие струи душа. И Зоя в готовности разделить его возбуждение, стояла улыбаясь рядом, держа на руке приготовленное полотенце.
На служебные заботы до отпуска Алексей Иванович положил неделю. Однако, не выбрался из забот и к концу второго срока. Существовала какаято коварная предотпускная закономерность: люди, с которыми связан был он должностными и общественными обязанностями,
«Теперь, кажется, всё!..» - мысленно умиротворял ещё напряжённые последней береговой суетой свои чувства Алексей Иванович, выводя послушную «Казанку» на сверкающую предвечерним солнцем открытость Волги. Назад он не оглядывался, смотреть на то, что оставляли они на весь долгий отпуск с вдвойне милой ему сейчас Зойченькой не хотелось.
С жадной устремлённостью смотрел он вперёд, туда, где будто приподнятая с левого края слепящая голубень Волги сливалась с береговой кромкой и небом. Где-то там был поворот в многокилометровые водные разливы, образованные подпором сооружённой ниже по течению плотины, те самые разливы, прозванные «морем», где можно было затеряться в совершенном безлюдье.
Лодка пласталась над водой, мотор работал сильно, чисто, как того всегда в упорстве добивался Алексей Иванович.
Зоя, только что проводившая маленького Алёшку в пионерский лагерь и остывая от замотанности последних предотпускных дней, сидела впереди, среди рюкзаков, постельных принадлежностей, брезента, запасной канистры с бензином, и прочих дорожных необходимостей, и тоже вся была в нетерпеливом устремлении вперёд, - с давних памятных пор до восторга любила она этот несущий её над водой полёт.
Трепетало её простенькое, синее, в белый горошек платье, взлохмаченные напором встречного ветра густые волосы волновались над маленькими солнечно-яркими ушами.
Всё было хорошо. Алексей Иванович своей зрячей памятью уже видел совершенно безлюдное озерко, затаённое среди подтопленных лесов, случайно открытое им в одну из своих охот, и не терпелось ему поскорее уйти от слитного стона многих других моторов на встречных и параллельно с ним идущих лодках, от гудения дизелей самоходок и теплоходов, перекрывающих приглушённое ровное гудение его «Нептуна».
Стон моторов постепенно затих. Они вырвались в широту разливов, и через какое-то время вошли в узкое петляющее русло реки. Слева, по высокому берегу купами зеленели дубы, справа открывались заливные луга с рощицами осин, краснеющими островками тальников, валками свежескошенной травы.
Запах подсыхающей кошенины наплывал из лугов, и так сладостно было вдыхать этот извечно томящий запах уходящего лета, что Алексей Иванович, переводя размягчённый взгляд восторженных глаз от Зойки на упругую, идущую от бортов лодки к берегам волну, в совершенном упоении шептал: «О, краткий миг, остановись! Остановись мгновение!..»
Потом, когда луга остались позади и русло с обоих берегов плотно сдавили леса, Алексей Иванович, с сожалением, подумал, что мог бы одним поворотом рукояти мотора остановить движение лодки, они могли бы остаться в том счастливом мгновении, могли бы провести в том, с детства пьянящем сенокосном аромате лугов и ночь, и день, и ещё не одну ночь и день.
Рука не повернула рукоять, не остановила лодку, наверное, из-за увиденных шалашей под вётлами, людей с конными косилками и граблями, из-за двух вызывающе ярких рыбацких костров поодаль. Они стремились в совершенное одиночество, их одиночество мог бы разрушить даже чей-то близкий человеческий голос!..