Идеалист
Шрифт:
Ищущим взглядом оглядел землю, на которой оставили его. С тут же угасшей надеждой увидел, что остров не весь ещё подтопленный половодьем, совершенно пуст. Лишь по его середине лиловеющим дымком от разбухших на ветвях почек, тянулась плотная поросль молодых берёз. Вокруг, насколько охватывал глаз, вода, вода, до самого дальнего леса широкая весенняя водополь.
Ни лодки, ни человека, лишь пролетающая в поднебесье дичь!.. Сжалось сердце, и тут же просветлился разум. И мысль зацепилась. Зацепилась за крохотную деталь, которая прошла мимо внимания, когда в наступившей уже ночи они сошлись с Авровым у плохо разгорающегося костра. Авров поднялся, ушёл в темноту, вернулся с небольшой охапкой сена, подкинул в слабеющий огонь.
Отталкиваясь от земли руками, перекидывая тело, Алексей Иванович добрался до поросли молодых берёз. С затеплившейся надеждой увидел за берёзками остожье. Большой стог, как можно было понять, увозили в зиму. На толстом слое слежалого сена валялась длинная стожара, торчали концы её подпор.
С лихорадочной торопливостью вытягивал Алексей Иванович из остожья клочки перезимовавшего сена. Сложил в кучу, собрал разбросанные ветки, придавил всё ольховыми подпорами. Суматошась, нашарил в грудном кармане куртки мешочек из клеёнки, в которой завёрнут был всегдашний спасительный «НЗ» - несколько спичек со шкуркой от коробка. Чиркнул, прикрывая слабый огонёк ладонью, запалил пыхнувшее пламенем сено. Не давая умереть огню, всё подкладывал, подкладывал горстки сена, пока не загорелись ольховины. Пахнуло, наконец, теплом. Дрожа, он тянул руки к огню, по - щенячьи скулил и смеялся в злой жалости к самому себе. Думать об Аврове он себе запретил. Был только остров, небо, вода, и он, на крохотном бугорке земли.
Длинная еловая стожара влекла ищущий его взгляд. Но было ясно, что даже если ему удастся располовинить, на воде она его не удержит. Вспомнил о подпорах. Тут же, в торопливости повернулся, бесчувственными к жару руками выбросил из костра уже запылавшие подпоры.
«Огонь согреет на час. Жизнь уйдёт навсегда», - обругал он себя. Полутораметровые подпоры дымились обугленными боками среди прошлогодней жухлой травы.
Стожара и четыре подпоры могли, хотя бы в полуподтопленном состоянии, удержать его на плаву. Но в летней воде. В холодной, талой воде он закоченеет. Смерть на острове или смерть на воде, всё одно – смерть. И всё-таки можно попытаться, он будет переплывать от одного клочка суши к другому, пусть в слабой, но надежде выбраться на материк.
Алексей Иванович подтащил тяжёлую стожару, уложил серединой на ещё непотухший костёр. Приволок и лежащие в стороне две связанные вершинами берёзы, которые обычно, как гнёт, накидывают поверх стога, чтобы не растрепало ветром. Теперь уже прикидчиво сунул в костёр под стожару их комли, чтобы поддержать огонь и сохранить сплетённые их вершины для связки плота.
Солнце, по-весеннему слепившее, поднялось, пригревало ощутимо и, хотя от постоянного елозонья по влажной земле штаны намокли, неприятно холодили, дрожь уже не терзала.
Пока стожара перегорала, Алексей Иванович сполз к остожине, стал выбирать волглое сено, трусить на бугор, чтоб просохло. Выдирая неподатливые, спрессованные тяжестью стога пласты, он вдруг ощутил твёрдость и, догадываясь, что таило в себе оставленное здесь кем-то остожье, сдерживая уже почувствованную радость, обнажил бок толстого кряжа. Стог ставлен был на четырёх крепких ольховых кряжах, да ещё с такой же толстой поперечиной!..
Обессилено, с каким-то стонущим звуком, Алексей Иванович упал на кряжи, ткнулся лицом в шершавую, влажную кору, чувствуя, как обжигают глаза слёзы благодарности тому, кто когда-то оказался здесь, дал ему надежду на спасение.
Четыре брёвнышка высвободил он из пластов сена, откатил ближе к воде, уложил рядком. Усталый, измазанный но уже веруя в возможность своего спасения, взобрался на кряж, ещё оставшийся в остожине и показалось ему, что когда-то он уже был здесь. Вот, так же, сидел у костра, на таком же кряжике, и копна сена была вот здесь, рядом с остожиной. «Дада, - возбуждённый узнаванием,
Не в расплату ли то, что случилось теперь? Не сам ли дьявол расхохотался над моим отступничеством?! И вот теперь та ночь отчаяния дарует надежду? В жизни всё неразделимо: слабость и сила, падение и взлёт, слава и позор, гибель и спасение, как неразделимы в вечном своём противостоянии Добро и Зло…»...
С неистовостью человека, возрождающего себя к жизни, сооружал Алексей Иванович спасительный плот. Охотничьим ножом, оставшимся в ножнах на поясе, он до изнеможения надрезал, ломал в поросли тонкие берёзы. Располосовал на ленты болтавшиеся без надобности штанины, отпорол все ремни с бесполезных теперь протезов. Уже не торопясь, с тревогой поглядывая на перевалившее к закату солнце, кряхтя, чертыхаясь, охая, стягивал сплетёнными в жгуты ветвями, ремнями, полосами от штанин кряжи и слеги в единый плот.
Вода, посверкивая на солнце, змейками вползала на остров, сочилась между сухими прошлогодними травами. Когда вторым слоем он наложил на кряжи пережжённую острожину и подпоры, всё завалил просохшим за день сеном, плот почти уже был поднят подступившей водой. Оставалось лишь перебраться на спасительное пристанище.
3
Алексей Иванович, наконец-то, вполз на плот, и силы оставили его. Уткнувшись потным измазанным лицом в сено, не в состоянии превозмочь тяжесть даже собственной руки, он лежал какое-то время в совершенной неподвижности. Но он был жив. И таинства продолжающейся в нём жизни заставляли сердце и клеточки измученного тела усиленно работать, восстанавливали, накапливали, казалось бы, до предела израсходованные силы. До помрачнения в глазах перетерпливая боль, приподнялся, сел. Он понимал, что сделал только первый, малый шаг к возможному своему спасению. И когда мысленно представил, что уготовано ему ещё преодолеть, содрогнулся от огромности того, что предстояло, и ничтожности того, что было при нём.
Навалившись болью протестующим телом на шест из срезанной тонкой берёзы, он с тяжким стоном сдвинул плот на воду.
Путь, который предстояло одолеть, Алексей Иванович представлял зримо. Как ни широко разлилась по низинам, полям и лесам талая вода, потоки её так или иначе все сливались в речное русло. На лодке, от реки до острова, они отъехали по разливу не более, чем на километр. Километр этот он должен был преодолеть своей силой, потом уже течение подхватит и понесёт. Вниз по течению, надо проплыть километров пятнадцать, до стрелки, где русло раздваивается. Попасть надо обязательно в левое русло. Там, на выходе в открытые полои, на высоких островах, остались дома, когда-то переселённой оттуда при образовании Волжского моря, деревни. Там, рядом с полуразрушенной церковью и устоявшей во времени колокольней, оборудована маленькая, в один дом, рыбацкая база. Если до церкви он доберётся, он спасён.
Окутав зябнувшие остатки ног сеном, перекидывая трудно дающимися усилиями шест с одной стороны на другую, Алексей Иванович проталкивал неуклюжий плот по затопленной мелиоративной канаве. Вчера на лодке в такое же предвечернее время они проскочили путь от русла до острова за три минуты. Теперь, чтобы добраться до реки, нужны были часы.
Плот, царапаясь о подтопленный ивняк, медленно продвигался по канаве. Впереди, среди воды, замаячил невесть кем поставленный столбик. Алексей Иванович вскоре разглядел, что на последней, не затопленной кочке, стоял на задних лапах ещё не вылинявший белый зайчишка. Что-то общее было в беде человека и в судьбе близкой к погибели одинокой зверушки.