Идеалист

Корнилов Владимир Григорьевич

Стрелка уже завиднелась высоким, заострённым, как нос корабля, берегом. Алексей Иванович напряжённо вглядывался, стараясь предугадать место, где течение раздваивается. И не предугадал другого возможного коварства весенней реки – напор воды промыл береговую кромку левого низкого берега, плот подхватило, устремило в образовавшуюся промоину, вынесло через луговой разлив в знакомое лесное озеро, с подтопленными рощами, с тихой здесь, умиротворённой замкнутыми берегами, водой. Плот какое-то время двигался по инерции, медленно кружась, наконец, остановился среди вод.

Впору было оглядеться,

сообразить, к добру или к отчаянью привёл его случай? Отсюда, за разливами, уже виднелся узкий верх колокольни, кирпично краснеющий на утреннем солнце. Но эти последние два километра ещё предстояло одолеть. Из озера в левое русло реки, в которое он так стремился попасть, выходила длинная глубокая протока. Течение всё ещё шло из реки в озеро. Нечего было думать пробиться в русло против течения на неуклюжем плоту. Предстояло снова, как ночью, терпеть и ждать, когда истощится неодолимая сила половодья, и вода в реке начнёт убывать.

«Что ж, будем исходить из того, что есть, - с выстраданной житейской мудростью подумал Алексей Иванович, понимая, что другого не дано. – А тебе, бедолажка, пора и к дому!..» - проговорил он, с жалостью и грустью глядя на зайчишку, опять прижавшемуся к брёвнышкам и вопросительно косившему карими выпуклыми глазами.

Он подогнал плот к узкой косе материкового берега, попытался голосом подбодрить зверька. Зайчишка не двигался, только вертел настороженно вскинутыми ушами. Пришлось подвинуться, тихонечко подтолкнуть сопротивлявшегося его руке зверька. Зайчишка обиженно отполз на самый край выступающего брёвнышка, вдруг вытянулся столбиком, навострил оба уха на открывшуюся ему землю. дрожь освобождения взъерошила его шкурку. Великолепным цирковым прыжком перемахнул он кромку воды, понёсся, разбрызгивая лужицы, сверкая пасынками задних ног, к лесу. На склоне взгорья остановился, вытянулся, глядя в сторону оставленного на плоту Алексея Ивановича, подвигал, будто помахал длинными ушами. Подковылял к молодым осинкам, жадно, тряся головой, стал обгрызать кору.

«Изголодался, дурёшка!» - подумал Алексей Иванович и вздохнул. Уже через силу, вялыми движениями рук, отказно держащими отяжелевший шест, подогнал он плот к началу протоки. С тоской смотрел, как мусор всё ещё наплывает из русла в озеро. Стащил с культей напитанные влагой чехлы, поразвесил сушиться на уже пригревающем солнце. Уткнувшись головой в ворох замятого сена, забылся.

Проснулся в оторопи, как будто заспал нечто для себя важное. Нацепил сбитые во сне очки, огляделся, не сразу сознавая, где он, что с ним. Горечь безнадёжности вернулась, когда обозрел всё те же безлюдные разливы и свой маленький плотик, сиротливо недвижный среди вод.

От резкого его движения волны разошлись от плота. На волнах закачалась полоса мусора, и Алексей Иванович едва не вскрикнул – полоса мусора в протоке была недвижна! За выпуклостью берега по-прежнему гудела, плескалась, играла в тесных здесь берегах река, но вода уже не переливалась в озеро, течение в протоке остановилось! Алексей Иванович подхватил шест, торопливыми движениями, опасаясь, что капризный вал половодья может снова закрыть дорогу, вытолкнул плот в протоку.

Сама протока была глубока, до дна шест не доставал, но края

протоки обозначились выступающими из воды ветвями тальника. Оттолкнув плот от одного берега, он подгребал шестом к другому, так, зигзагами, и двигался в обретённой надежде, преодолевая почти полукилометровый путь. Когда, наконец, открылось устье с мутной, водоворотной суводью, у него уже не было сил даже поднять шест. Тяжело дыша, он лежал на плоту, но глаза его уже видели за дальним поворотом и колокольню, и купол церкви.

Стремительным своим течением река вытянула плотик из суводи, понесла на своей упругой спине. Вынесла, наконец, в заливчик за церковью, протянувшийся длинным языком почти до самого, одиноко стоявшего на взгорье рыбацкого домика.

Сквозь подтопленный кустарник увидел лодку, до половины вытянутую на берег, понял, что домик не пуст, что живая душа в нём есть. Слабыми усилиями рук долго продвигал плот ближе к лодке, пока не упёрся в мелководье. Попытался крикнуть, сил не достало. Так и сидел безгласно и недвижно, выжидая появления человека.

Лодка была рядом. И мотор, готовый к работе, был при ней. Но лодка была чужая, и Алексей Иванович в недоверии ко всему, что могло ещё с ним случиться, сознавал, что судьба его и теперь после всех свалившихся тягот, полностью зависит от того человека, что находился в рыбацком домике, доползти до которого сам он был уже не в силах. Захочет ли тот человек поступиться своей рыбацкой или охотничьей страстью ради другого? Решится ли на десятикилометровый путь по разливам, чтобы доставить его, одинокого и беспомощного, на базу, откуда две ночи тому назад он так самонадеянно отплыл?..

Никогда прежде Алексей Иванович не засомневался бы в готовности даже незнакомого человека помочь другому, попавшему в беду. Но пули, выпущенные в него Авровым, убили его веру, не осталось даже надежды на какое-либо к себе сочувствие.

Человек появился. С ружьём на плече, опоясанный патронташем, он взбодрено торопился к лодке. Увидел плот, человека на плоту, остановился, пугливо, какими-то крадущимися шагами подошёл.

– Это вы? Что с вами? – спросил, округляя глаза в изумлении.

Алексей Иванович узнал человека по широкому лицу и пышным бакенбардам интеллигента девятнадцатого века. Давняя и единственная их встреча случилась на этих же разливах, когда с Зойченькой возвращались они домой, отчуждённые друг от друга долгим одиночеством вдвоём.

Человек с бакенбардами был тогда в отчаянье от заглохшего среди моря мотора, и Алексей Иванович, жаждущий хоть какого-то общения, хоть какой-то душевной разрядки, долго возился с чужим, казалось, безнадёжным мотором, и в конце-концов оживил. Человек запомнил его.

Не в силах уразуметь необычайность того, что было перед ним, человек снова спросил:

– Что с Вами?..

Алексей Иванович, рукой показывая на свой полуоткрытый рот, слабым голосом попросил:

– Если можно, что-нибудь поесть…

– Конечно, конечно. Сейчас, - забормотал, заторопился к дому человек.

Человек возвратился, зашёл в воду, к плоту, расстелил перед Алексеем Ивановичем газету, выложил половину хлебного кирпича, ломоть колбасы, луковицу, несколько отваренных картофелин.