Идеальная женщина

Лоуэлл Элизабет

— Все в порядке, Энджел, — спокойно сказал он. — Я просто задумался.

— О чем? — И затем быстро: — Прости, это не мое дело.

— Я думал о женщинах и лжи, — сказал Хок. — И о правде и ангелах.

Энджел не хотелось задавать вопросов, и промолчать было невозможно. Она должна узнать, что заставило Хока разувериться в любви.

— Причина ведь не только в том, что тебя бросила мать, не так ли? — спросила Энджел.

— Причина чего?

— Ну того, что ты ненавидишь женщин.

Хок вытащил ловушку.

Она была пуста. Он снова погрузил ее в воду.

— Я не всех женщин ненавижу, — ответил он наконец. — Во всяком случае теперь.

— Это нелегко?

— Что?

— Не чувствовать ко мне ненависти.

От этих слов Хок застыл на месте.

Энджел была права.

Это противоречило всему, что Хок усвоил в своей жизни, полной постоянной борьбы за выживание в этом грубом мире.

И все же он не мог ненавидеть Энджел. Она была чиста, как образы, сотворенные ею из цветного стекла. Все краски жизни сошлись в этой женщине с затравленными глазами и губами, все еще не разучившимися улыбаться.

— Это пугающе легко, — сказал Хок, пристально глядя на Энджел.

До Энджел стал доходить смысл его слов, и у нее перехватило дыхание.

Пугающе.

Это естественно, когда в одно мгновение кто-то рушит твое представление о жизни.

С ней такое случалось дважды. Недавно с Хоком, когда она научилась не доверять своему первому впечатлению. И раньше, во время аварии, когда она научилась не доверять самой жизни.

Почти невыносимо было высвободиться из-под обломков рухнувшего мира и заново научиться ходить в мире, который уже не сможет быть столь же безопасным, как прежний.

Любовь дала ей силы. Любовь Дерри. Любовь Карлсона.

Хоку, должно быть, намного хуже. Он совсем один. Его старые представления о жизни рушатся, и их пока нечем заменить.

Звук поднимаемой из морской синевы ловушки вывел Энджел из задумчивости. Она увидела что-то темное и угловатое, вцепившееся в край ловушки, и быстро вскочила на ноги, возвращаясь в мир, который выбрала, мир, который любила. Она привстала на цыпочки и заглянула через руку Хока.

— Это то, что нужно, — сказала она. — Только посмотри, какой красавец!

При виде такого энтузиазма Хок приподнял бровь. Краб полз по краю ловушки, размахивая толстыми зазубренными клешнями.

— Мне наплевать, как он выглядит, — сказал Хок.

— Чем толще панцирь, тем слаще мясо.

Она резко встряхнула ловушку, схватила растерявшегося краба и понесла его на берег.

Хок смотал канат, взял ловушку и последовал за ней, удивляясь, как такие нежные и добрые существа, как Энджел, могут жить в мире, где правят зубы и когти.

Потом он вспомнил, как ловко она схватила устрашающего вида краба, и его губы чуть скривились в усмешке.

Может, правильнее будет спросить, как зубы и когти могут сосуществовать рядом с Ангелом.

Глава 21

Хок вновь перешел вброд с катера на берег. Энджел ждала, растянувшись на старом одеяле. Она лежала на животе, положив подбородок на руки, и наблюдала, как огромный мохнатый шмель перелетает с цветка на цветок.

— Переживаешь за цветы? — спросил Хок.

— Мммм? — промычала Энджел. — Почему я должна переживать за них?

— Шмель перелетает с цветка на цветок, пьет нектар и улетает, даже не оглянувшись на прощание.

— Это с точки зрения шмеля. — Губы Энджел слегка изогнулись в загадочной улыбке.

Она села, чтобы взять из рук Хока содовую воду. Он ловко открыл банку и передал ее Энджел.

— А какая еще есть точка зрения? — спросил Хок, открывая другую банку для себя.

— Цветка.

— В чем же она заключается? — спросил Хок, наслаждаясь прелестной улыбкой Энджел.

— Цветок принимает одного шмеля за другим, одного за другим.

Под черными, как ночь, усами Хока мелькнули белые зубы, и раздался тихий смех — грубоватый, мужской.

Энджел не могла отвести от него взгляда. Резкие черты лица Хока смягчились, оно стало словно моложе, теплее и добрее. Энджел и раньше считала, что Хок красив, но когда он засмеялся, то стал прекраснее языческого бога.

Он повернулся и с улыбкой посмотрел ей в лицо. И словно солнце выглянуло из кромешной тьмы. Сине-зеленые глаза Энджел впитывали каждый миг преображения Хока.

— Одного за другим, одного за другим, — сказал он, улыбаясь и качая головой. — Энджел, ты… нечто.

— Ты тоже. А когда улыбаешься, — поспешно добавила она, — ты просто неотразим.

Лицо Хока выразило удивление. Глаза, только что светившиеся смехом, потемнели: Энджел, как всегда, говорила правду. Он пристально вглядывался в нее: в глазах Энджел не было ни тени страха или неловкости — только удовольствие.

— Мне придется чаще улыбаться, — сказал Хок.

— Да, — согласилась Энджел. — Это будет… нечто.

Хок медленно протянул к Энджел загорелую руку и скользнул кончиками пальцев по изгибу выгоревшей на солнце брови, потом по прямой линии носа к ямке над верхней губой. Как бы он хотел сейчас прижаться к ней ртом и ощутить на губах нежную теплоту ее кожи.

Вместо этого Хок снова улыбнулся. Энджел улыбнулась в ответ, и Хоку показалось, что все, чего коснулась ее улыбка, засияло яркими цветами. Он медленно отнял руку, боясь, как бы удовольствие в ее глазах снова не сменилось страхом.

— Что еще нам нужно к обеду? — спросил Хок.

Он отвернулся, чтобы собрать остатки импровизированного пикника, а Энджел почудилось, что в его голосе она слышит странную хрипотцу. Только теперь она осознала, что все время, пока пальцы Хока гладили ее лицо, она сидела совершенно неподвижно.