Идеальный враг
Шрифт:
И, конечно же, старинная монетка, подаренная сестренкой на счастье.
Пять копеек. Пятачок.
“…раньше была такая примета — бросать деньги, чтобы потом вернуться…”
Он улыбнулся.
Да, пора возвращаться…
— Спасибо вам, док, — сказал Павел.
— Не за что. Работа у меня такая.
— За работу и спасибо…
Он быстро собрался, переоделся — сменил больничную пижаму на военную форму, которая вот уже два дня выстиранная и отутюженная висела в шкафу. Остановился посреди палаты, готовый уйти,
Как-то не верилось, что лечение закончилось и уже не надо будет возвращаться сюда, в небольшую, ставшую привычной и уютной комнату. И не будет больше неспешных ночных разговоров с мучающимися от бессонницы товарищами по палате, и заглянувший док не пожелает доброго утра, и сестры не будут смеяться привычно над несмешными избитыми шутками.
Все закончилось.
Пора уходить.
Время возвращаться.
— Пока. — Павел пожал руку Арнарсону. — Удачи, — сжал он ладонь Живича — До свидания, док!
Он шагнул к двери.
— Заглядывай к нам! — сказал ему в спину Живчик.
— Обязательно, — обернулся Павел и запнулся на пороге.
“Плохая примета”, — подумалось ему. Но он не верил в приметы.
— Счастливо оставаться! — пожелал он и закрыл дверь. Пустой гулкий коридор вел его к свободе.
Мир был переполнен запахами и звуками. Мир был пестр и многоцветен.
Павел шагал по бетонной тропинке, заворожено озираясь.
Он уже ходил этой дорогой, и все вокруг было вроде бы знакомо. И все же что-то изменилось. Кусты насаждений сделались зеленее, щебет птиц стал более сочным, стрекот кузнечиков — объемней, воздух — свежее и ароматнее, солнце — ярче, бетон — осязаемей.
Павел наслаждался.
Нечто подобное ощущаешь, когда затяжную холодную зиму вдруг сменяет жаркая скорая весна: горизонт отступает, небо светится чистой синью, звенит капель, еще сонные мухи гудят басовито, первые бабочки, разбуженные солнцем, порхают, словно сорвавшиеся с ветвей яркие листья, пахнет оттаявшей землей, и хочется сидеть неподвижно, подставив лицо теплым лучам, и слушать, дышать, осязать…
— Ты чего жмуришься? — Громкий голос привел Павла в чувство. — Смотри, куда идешь! Чуть не сбил!
— Прошу прощения, замечтался.
Сержант из второй роты шел делать уколы от своей нелечащейся венерической болезни.
— Вижу, — сказал он, ухмыляясь и похабно подмигивая. — Небось о девчонке какой-нибудь думаешь? Да?
— Не совсем, — сказал Павел.
— А о чем же тогда? — удивился сержант.
— Обо всем.
— Ну-ну… — с сомнением в голосе произнес сержант и подозрительно оглядел Павла. — А ты чего это гуляешь, рядовой? Сбежал? К девчонке?
— Нет. Выписали меня.
— Уже? Сочувствую. Ну, тогда дуй в казарму. А то, не дай бог, попадешься какому-нибудь офицеру на глаза. В таком-то очумелом виде. Он тебя назад
— Нет.
— Или укололся?
— Нет. Со мной все в порядке.
— Ну, ладно. — Похоже, сержант не очень-то поверил. Расходясь, они оба сошли с тропинки, держа дистанцию, словно боялись заразиться друг от друга.
Перед тем как отправиться в казарму, Павел заглянул в солдатское кафе.
Как и в любой другой воскресный день, народу в маленьком заведении набилось, не протолкнуться. Все столики были заняты, люди сидели на чем придется: на ящиках, на спинках стульев, на коленях товарищей; барную стойку заслонили плотно сомкнувшиеся спины, покатые, угрюмые и неприступные.
— Эй, Писатель! — окликнули Павла, едва только он вошел. — Давай к нам!
Павел узнал Жана-Карапуза из первого взвода, подошел, пожал ему руку, кивком поздоровался с его товарищами:
— Нет. Я домой.
— А ты что, выписался?
— Да. Только что.
— Ну, это надо отметить! — Жан потянулся к стакану, в котором было налито что-то мутное и пенящееся, наверное, какой-нибудь французский коктейль. Павел покачал головой:
— Не буду, спасибо. Но если хочешь, приходи через час в казарму.
— Ага! — Жан устремил палец Павлу в лицо, прищурился, словно прицелился. — Ты сам пригласил!
— Загляни. Буду ждать. — Он дружески хлопнул Карапуза по плечу. Отошел от столика, попытался пробиться к стойке, но не смог, зашел сбоку, где было посвободней, протиснулся кое-как, хлопнул ладонью по стене, привлекая внимание бармена.
— Да?
— Мне бы что-нибудь покрепче. — Павел заговорщицки понизил голос.
— Сколько? — Загорелый курчавый бармен, глядя в пустоту, взбалтывал шейкер.
— Ящик.
— Ого! — Шейкер остановился. — В кредит не торгуем.
— Плачу сразу…
Продавать крепкие напитки в солдатском кафе запрещалось. В меню значились всевозможные соки, чай, кофе, безалкогольное пиво, тропический коктейль и еще какая-то бурда, но ничего спиртного. Бутылки из-под виски, джина и водки, стоящие на полках, были лишь украшением. Но даже их перед прибытием какой-нибудь высокой комиссии приходилось убирать — так, на всякий случай.
Тем не менее, несмотря на запрет, здесь можно было получить почти все, что позволялось гражданскими законами: пиво, водку, текилу, марихуану. Цены, конечно, покусывались, но ведь никто не покупал здесь спиртное литрами. Обычно посетители брали выпивку небольшими дозами, грамм по пятьдесят.
— Ящик? — переспросил бармен. Похоже, у него были проблемы с пониманием английского, да и говорил он с сильным акцентом.
— Нууу… — Павел поразмыслил. — Ящик, пожалуй, многовато будет. Да и как я его потащу?.. Водка есть? Давай пять бутылок!