Идем на восток! Как росла Россия

Вершинин Лев Рэмович

О дальнейшем консерватор мирза Сами пишет предельно скупо, скорее всего, ему просто стыдно. Зато вольтерьянец домло Дониш куда откровеннее. «В Бухаре в среде духовенства, – пишет он, – поднялось волнение насчет обязательности объявления священной войны. Святые люди говорили, что все должны двинуться на неверных. Эмир волей-неволей был вынужден собираться… и с очень большим войском в смущении вышел из города. После ухода войска поднялся всеобщий клич в городе, чтобы всем выступить на священную войну. Стучались в двери каждого дома: мол, скорее, выходите. Трубили о священной войне, как о богоугодной обязанности. Горожане, которые никогда звука пушки и ружья не слышали, подумали, что священная война подобна площадке, где происходит состязание в единоборстве, каждый вооружился дубиной. И не знали они, почему она была обязательной. Не знали, каковы вызвавшие ее причины. И не спрашивали, каков враг в этой войне».

Далее бухарский вольнодумец

с истинно интеллигентской уверенностью в том, что знает решительно все, объясняет, как бы поступал сам, чтобы победить. Но, как бы то ни было, «гази» собралось очень много. Пусть не двести тысяч, по Донишу, а сорок, по данным русских историков, но всего равно, согласитесь, «огромное войско, которому не было ни числа, ни счета… Его величество эмир, когда увидел это сборище, решил, что в этом походе он одержит победу и овладеет Петербургом – столицей императора», и воспарил. Шли пышно, ярко, с шиком и развлечениями, по ходу дела теряя тех, кто передумал, но восполняясь за счет тех, кто приставал. Русские, зная общую картину, но не зная подробностей, пару раз предложили переговоры, тем самым лишь убедив Музаффара, что он неодолим: эмир отдал приказ «победив, сохранить русскую казну, и не убивать слишком уж много русских, а брать живыми, чтобы они выполняли бы военную службу». Русские, которых было раз, минимум, в двадцать меньше, видели ситуацию иначе, и когда 8 мая близ урочища Ирджар противники сошлись, «гази», не продержавшись и получаса, «предпочли бегство стойкости», причем первым предпочел главный идеолог джихада, некий Ахья Ходжа Туркмен, «который имел звание ахунда и отличался глупостью». Если менее цветисто, бегство было повальным. «Раздумав идти прямо в рай», бросали все, вплоть до халатов, а свои же кочевники, убегая, это «все», в том числе имущество эмира, хозяйственно забирали.

По итогам сражения в русском отряде погиб один солдат, раненых насчитали до двух десятков, воинов же джихада на поле боя осталось более тысячи, и еще тысячи погибли, убегая. «Кого-то увели в рабство храбрые кочевники, – печально отмечает Дониш, – многие утонули в реке или погибли в горах, а некоторые во время бегства попали к русским. Русские давали им воду и отправляли их к своим». Сам Музаффар-хан «бежал, замочив штаны», (возможно, тут автор просто злобствует, и эмир всего лишь оправлялся, не сходя с коня, что в кавалерии случается, – но…) едва ли не сам-десять. Победители же, не преследуя бедолагу, двинулись на Ходжент – город, правда, кокандский, но сам-то Коканд в тот момент подчинялся Бухаре, а раз так, то сами понимаете. 24 мая взяли, перебив около 2,5 тысяч сарбазов и потеряв 5 солдат.

По обстановке

Итог столкновения при Ирджааре и падение Ходжента потрясли всех. Или, по крайней мере, изумили. По крупным городам, откуда ушли на войну «гази», прокатилась волна погромов, достигших апогея в Самарканде. С невыразимой тоской пишет об этом мирза Абд аль-Азим Сами, видевший все своими глазами. Начали, конечно, муллы, на все лады клявшие «отступников, которых Аллах покарал поражением», и требовавшие от горожан «бросить все и убивать многобожников везде». Горожане не спешили, муллы, пытаясь их принудить, выпустили из медресе толпы своих талибов, избивавших на базарах и улицах всех, не согласных «бросать все». Население дало отпор, начались побоища с десятками трупов, в связи с чем местное начальство «решило проявить храбрость и смелость, чтобы муллы, охваченные сном невежества, отрезвились от опьянения высокомерием, пробудились ото сна легкомыслия и образумились».

И проявило. Да так, что в итоге ушли к Аллаху не только многие пылкие юноши, но и несколько почтенных почтенных старцев, – и, «одним словом, произошло событие, какого не бывало в мусульманской общине с возникновения ислама». Параллельно трещала по швам и политическая конфигурация региона. Всеми запуганный Худояр, хан Коканда, уже не веря во всемогущество Бухары, писал русским слезные письма, умоляя о мире на любых условиях, пусть и «собачьих». Впрочем, ничего большего ему и не светило. «Вследствие сего, – гласили инструкции, данные Романовскому командованием, – не должно быть заключено с Кокандом никакого формального мирного договора, могущего связать наши дальнейшие действия». Впрочем, указывалось далее, «было бы полезно продлить с ним переговоры до того времени, пока силы наши дозволят окончательное завоевание этой области», для чего рекомендовалось «принять тон высокомерный, третировать Худояр-хана, как человека, который по положению своему должен быть вассалом России. Если обидится и будет действовать против нас, тем лучше, это даст предлог покончить с ним».

Таким образом, Россия не только приняла правила игры, но и начала диктовать свои. Причем не одному лишь жалкому, рушащемуся Коканду, но и Бухаре. Хамить Музаффару, в отличие от его морально сломленного коллеги, правда, не хамили, но требовали признать

все, что заняли русские войска, – в том числе и земли, считавшиеся «исторически бухарскими», – собственностью России, отвязаться от Коканда, дать надежные гарантии русским купцам и выплатить гигантскую контрибуцию. Эмир, имея в активе обезумевших мулл, вышедших из подчинения беков, распавшуюся армию и крайне недовольное войной купечество, соглашался на все, кроме контрибуции, которую просил не взимать, ибо «беден, как бродячий дервиш без посоха».

Весьма обрадованный, Романовский расценил такую просьбу как «оскорбление интересам российским», взвинтил сумму до совершено дикой, к тому же потребовав выплатить ее сполна в течение 10 дней, что и в самом деле было совершенно нереально. А затем, не получив денег, возобновил наступление. 27 сентября пал очень вкусный город Ура-Тюбе (потери 2500:17), затем, 17–18 октября, – Джизак (потери 6000:6), после чего Дмитрий Ильич получил повышение, сдал командование Мантейфелю и убыл с фронта. Далее стало холодно, жизнь замерла, а следующий, 1867-й, прошел тускло, в мелких стычках, захватах русскими второстепенных городов и так далее. Главным событием года стало учреждение Туркестанского генерал-губернаторства во главе с легендарным Константином фон Кауфманом, «человеком большого ума, обширных знаний и, несмотря на немецкое происхождение, чисто русских взглядов на государственные задачи России».

В январе 1868 года Коканд окончательно выпал из колоды: Худояр подписал торговый договор, как бы равноправный, но по факту делавший его ханство вассалом России, а Музаффар-хан, успевший оклематься от шока, объявил «неверным» очередной джихад. На сей раз не с подачи мулл, а по праву Повелителя Правоверных, делая ставку не на «гази», от которых толку не было, и не на беков, которые тянули одеяло на себя, а на немногих армейских курбаши, проявивших в ходе событий мужество, верность и сноровку и сумевших сформировать более или менее крепкие части.

Вход рупь, выход пять

Естественно, это не понравилось муллам, у которых отбирали право рулить идеологией, и не понравилось бекам, поскольку дело пахло появлением у эмира собственной армии, способной, если нужно, воевать и с ними. Но, с другой стороны, не понравилось и олигархам Самарканда и Бухары, по мнению которых, убытки уже превысили всякую норму, а значит, с войной пришло время кончать. Оппозиция «справа» выдвинула собственного претендента, старшего эмирского сына Абдул-Малика, по прозвищу Катта-Тюра, – юношу, по оценке Абд аль-Азима Сами, «превзошедшего в любви к Аллаху самых богобоязненных ишанов», а оппозиция «слева» начала по чуть-чуть устанавливать связи с русским командованием. Для укрепления авторитета Музаффару срочно требовалась победа, хотя бы небольшая, – и 1 мая на зерафшанских холмах повторилось то же, что при Ирджааре. Даже круче: на сей раз огромная армия разбежалась, вообще не пожелав драться, хотя бы для вида. Остатки во главе с Повелителем Правоверных отступили к Самарканду, но горожане закрыли перед монархом ворота, предпочтя сдаться русским. 12 мая под стенами Ургута сгинула (потери 1200:0) вторая полевая армия эмира, а 1–2 июня на Зерабулакских высотах грянула наконец – под командованием лично Кауфмана – генеральная баталия. На сей раз, по оценке русских офицеров, сарбазы наконец-то хоть как-то себя проявили, разбежавшись не тотчас, а после некоторого сопротивления, – не зря же мирза Сами, об Ирджааре, как помним, почти молчавший, на сей раз дивно многословен, изобильно воспевая «великую битву, подобно битвам Тимура потрясшую основы мироздания». Однако итоги мало отличались от ирджаарских: потери 1500:0 (правда, 35 раненых) и дикое бегство. «Путь на Бухару был открыт вполне», а сам Музаффар, уже ни во что хорошее не веря, паковал вещи, целясь бежать в Хиву. Возможно, и сбежал бы. Но жизнь распорядилась иначе.

Именно теперь в войну вступили ранее выжидавшие беки мощного региона Шахрисабз, до тех пор эмиру в помощи отказывавшие, а теперь – имея, как помните, своего кандидата на престол – решившие, что время настало. Далее была знаменитая – увы, куда менее, чем следовало бы, – оборона самаркандской цитадели, где крохотный отряд русских, слегка усиленный горстью местных лоялистов в соотношении сто к одному целую неделю защищался от ворвавшихся в город шахрисабзцев, киргизов и горожан, желающих попасть в рай без очереди. Многие и попали. Очень многие. А потом с Зерабулака вернулся Кауфман, шахрисабзцы с киргизами куда-то пропали, на город же, в наказание за мятеж, генерал-губернатор не обращал внимания целых трое суток. Ну и… «Несмотря на назначение многочисленных патрулей, – вспоминал всю неделю не выпускавший винтовку из рук Василий Верещагин, – много темных дел совершилось в эти бесконечные три дня», – и ничего подобного в Самарканде больше не случалось. Зато прибыли послы от Повелителя Правоверных, теперь уже согласного на все, но при условии, что русские помогут прижать к ногтю охамевший Шахрисабз и прогонят негодяя-сына.