Идет охота на волков…

Высоцкий Владимир Семенович

«Так случилось — мужчины ушли…»

Так случилось — мужчины ушли, Побросали посевы до срока, — Вот их больше не видно из окон — Растворились в дорожной пыли. Вытекают из колоса зерна — Эти слезы несжатых полей, И холодные ветры проворно Потекли из щелей. Мы вас ждем — торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины… А потом возвращайтесь скорей: Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины. Мы в высоких живем теремах — Входа нет никому в эти зданья: Одиночество и ожиданье Вместо вас поселились в домах. Потеряла и свежесть и прелесть Белизна ненадетых рубах, Да и старые песни приелись И навязли в зубах. Мы вас ждем — торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины… А потом возвращайтесь скорей: Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины. Все единою болью болит, И звучит с каждым днем непрестанней Вековечный надрыв причитаний Отголоском старинных молитв. Мы вас встретим и пеших, и конных, Утомленных, нецелых — любых, — Только б не пустота похоронных, Не предчувствие их! Мы вас ждем — торопите коней! В

добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины. А потом возвращайтесь скорей, Ибо плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины. 1972

«Проложите, проложите…»

Проложите, проложите Хоть туннель по дну реки И без страха приходите На вино и шашлыки. И гитару приносите, Подтянув на ней колки, — Но не забудьте — затупите Ваши острые клыки. А когда сообразите — Все пути приводят в Рим, — Вот тогда и приходите, Вот тогда поговорим. Нож забросьте, камень выньте Из-за пазухи своей И перебросьте, перекиньте Вы хоть жердь через ручей. За посев ли, за покос ли — Надо взяться, поспешать, — А прохлопав, сами после Локти будете кусать. Сами будете не рады, Утром вставши, — вот те раз! — Все мосты через преграды Переброшены без нас. Так проложите, проложите Хоть туннель по дну реки! Но не забудьте — затупите Ваши острые клыки! 1972

Жертва телевиденья

Есть телевизор — подайте трибуну, — Так проору — разнесется на мили! Он — не окно, я в окно и не плюну, — Мне будто дверь в целый мир прорубили. Всё на дому — самый полный обзор: Отдых в Крыму, ураган и Кобзон. Фильм, часть седьмая — тут можно поесть: Я не видал предыдущие шесть. Врубаю первую — а там ныряют, — Ну, это так себе, а с двадцати — «А ну-ка, девушки!» — что вытворяют! И все — в передничках, — с ума сойти! Есть телевизор — мне дом не квартира, — Я всею скорбью скорблю мировою, Грудью дышу я всем воздухом мира, Никсона вижу с его госпожою. Вот тебе раз! Иностранный глава — Прямо глаз в глаз, к голове голова, — Чуть пододвинул ногой табурет — И оказался с главой тет-на-тет. Потом — ударники в хлебопекарне, — Дают про выпечку до десяти. И вот любимая — «А ну-ка, парни!» — Стреляют, прыгают, — с ума сойти! Если не смотришь — ну пусть не болван ты, Но уж, по крайности, Богом убитый: Ты же не знаешь, что ищут таланты, Ты же не ведаешь, кто даровитый! Как убедить мне упрямую Настю?! — Настя желает в кино — как суббота, — Настя твердит, что проникся я страстью К глупому ящику для идиота. Да, я проникся — в квартиру зайду, Глядь — дома Никсон и Жорж Помпиду! Вот хорошо — я бутылочку взял, — Жорж — посошок, Ричард, правда, не стал. Ну а действительность еще кошмарней, — Врубил четвертую — и на балкон: «А ну-ка, девушки!» «А ну-ка, парням!» Вручают премию в О-О-ООН! …Ну а потом, на Канатчиковой даче, Где, к сожаленью, навязчивый сервис, Я и в бреду все смотрел передачи, Все заступался за Анджелу Дэвис. Слышу: не плачь — все в порядке в тайге, Выигран матч СССР — ФРГ, Сто негодяев захвачены в плен, И Магомаев поет в КВН. Ну а действительность еще шикарней — Два телевизора — крути-верти: «А ну-ка, девушки!» — «А ну-ка, парни!» За них не боязно с ума сойти! 1972

Дорожная история

Я вышел ростом и лицом — Спасибо матери с отцом, — С людьми в ладу — не понукал, не помыкал, Спины не гнул — прямым ходил, И в ус не дул, и жил как жил, И голове своей руками помогал… Но был донос и был навет — Кругом пятьсот и наших нет, — Был кабинет с табличкой «Время уважай», — Там прямо без соли едят, Там штемпель ставят наугад, Кладут в конверт — и посылают за Можай. Потом — зачет, потом — домой С семью годами за спиной, — Висят года на мне — ни бросить, ни продать. Но на начальника попал, Который бойко вербовал, — И за Урал машины стал перегонять. Дорога, а в дороге — МАЗ, Который по уши увяз, В кабине — тьма, напарник третий час молчит, Хоть бы кричал, аж зло берет — Назад пятьсот, пятьсот вперед, А он — зубами «Танец с саблями» стучит! Мы оба знали про маршрут, Что этот МАЗ на стройках ждут, — А наше дело — сел, поехал — ночь, полночь! Ну надо ж так — под Новый год — Назад пятьсот, пятьсот вперед, — Сигналим зря — пурга, и некому помочь! «Глуши мотор, — он говорит, — Пусть этот МАЗ огнем горит!» Мол, видишь сам — тут больше нечего ловить. Мол, видишь сам — кругом пятьсот, А к ночи точно — занесет, — Так заровняет, что не надо хоронить!.. Я отвечаю: «Не канючь!» А он — за гаечный за ключ И волком смотрит (он вообще бывает крут), — А что ему — кругом пятьсот, И кто кого переживет, Тот и докажет, кто был прав, когда припрут! Он был мне больше чем родня — Он ел с ладони у меня, — А тут глядит в глаза — и холодно спине. А что ему — кругом пятьсот, И кто там после разберет, Что он забыл, кто я ему и кто он мне! И он ушел куда-то вбок. Я отпустил, а сам — прилег, — Мне снился сон про наш «веселый» наворот: Что будто вновь кругом пятьсот, Ищу я выход из ворот, — Но нет его, есть только вход, и то — не тот. …Конец простой: пришел тягач, И там был трос, и там был врач, И МАЗ попал куда положено ему, — И он пришел — трясется весь… А там — опять далекий рейс, — Я зла не помню — я опять его возьму! 1972

Мишка Шифман

Мишка Шифман башковит — У него предвиденье. «Что мы видим, — говорит, — Кроме телевиденья?! Смотришь конкурс в Сопоте — И глотаешь пыль, А кого ни попадя Пускают в Израиль!» Мишка также сообщил По дороге в Мнёвники: «Голду Меир я словил В радиоприемнике…» И такое рассказал, До того красиво! — Я чуть было не попал В лапы Тель-Авива. Я сперва-то был не пьян. Возразил два раза я — Говорю: «Моше Даян — Сука одноглазая, — Агрессивный, бестия, Чистый фараон, — Ну а где агрессия — Там мне не резон». Мишка тут же впал в экстаз После литры выпитой — Говорит: «Они же нас Выгнали с Египета! Оскорбления простить Не могу такого, — Я позор желаю смыть С Рождества Христова!» Мишка взял меня за грудь: «Мне нужна компания! Мы ж с тобой не как-нибудь Здравствуй, до свидания, — Побредем,

паломники, Чувства придавив!.. Хрена ли нам Мнёвники — Едем в Тель-Авив!» Я сказал: «Я вот он весь, Ты же меня спас в порту. Но одна загвоздка есть: Русский я по паспорту. Только русские в родне, Прадед мой — самарин, — Если кто и влез ко мне, Так и тот — татарин». Мишку Шифмана не трожь, С Мишкой — прочь сомнения: У него евреи сплошь В каждом поколении. Дед, параличом разбит, — Бывший врач-вредитель… А у меня — антисемит На антисемите. Мишка — врач, он вдруг затих: В Израиле бездна их, — Гинекологов одних — Как собак нерезаных; Нет зубным врачам пути — Слишком много просятся. Где на всех зубов найти? Значит — безработица! Мишка мой кричит: «К чертям! Виза — или ванная! Едем, Коля, — море там Израилеванное!..» Видя Мишкину тоску, — А он в тоске опасный, — Я еще хлебнул кваску И сказал: «Согласный!» …Хвост огромный в кабинет Из людей, пожалуй, ста. Мишке там сказали «нет», Ну а мне — «пожалуйста». Он кричал: «Ошибка тут, — Это я — еврей!..» А ему: «Не шибко тут! Выйдь, вон, из дверей!» Мишку мучает вопрос: Кто здесь враг таинственный? А ответ ужасно прост — И ответ единственный: Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, — Мишка пьет проклятую, — Говорит, что за графу Не пустили — пятую. 1972

«Оплавляются свечи…»

Оплавляются свечи На старинный паркет, И стекает на плечи Серебро с эполет. Как в агонии бродит Золотое вино… Все былое уходит, — Что придет — все равно. И, в предсмертном томленье Озираясь назад, Убегают олени, Нарываясь на залп. Кто-то дуло наводит На невинную грудь… Все былое уходит, — Пусть придет что-нибудь. Кто-то злой и умелый, Веселясь, наугад Мечет острые стрелы В воспаленный закат. Слышно в буре мелодий Повторение нот… Пусть былое уходит, — Пусть придет что придет. 1972

Натянутый канат

Он не вышел ни званьем, ни ростом. Не за славу, не за плату — На свой, необычный манер Он по жизни шагал над помостом — По канату, по канату, Натянутому, как нерв. Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но должно быть, ему очень нужно пройти четыре четверти пути. И лучи его с шага сбивали, И кололи, словно лавры. Труба надрывалась — как две. Крики «Браво!» его оглушали, А литавры, а литавры — Как обухом по голове! Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но теперь ему меньше осталось пройти — уже три четверти пути. «Ах, как жутко, как смело, как мило! Бой со смертью — три минуты!» — Раскрыв в ожидании рты, Из партера глядели уныло — Лилипуты, лилипуты — Казалось ему с высоты. Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но спокойно, — ему остается пройти всего две четверти пути! Он смеялся над славою бренной, Но хотел быть только первым — Такого попробуй угробь! Не по проволоке над ареной, — Он по нервам — нам по нервам — Шел под барабанную дробь! Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но замрите, — ему остается пройти не больше четверти пути! Закричал дрессировщик — и звери Клали лапы на носилки… Но прост приговор и суров: Был растерян он или уверен — Но в опилки, но в опилки Он пролил досаду и кровь! И сегодня другой без страховки идет. Тонкий шнур под ногой — упадет, пропадет! Вправо, влево наклон — и его не спасти… Но зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути! 1972

«Мосты сгорели, углубились броды…»

Мосты сгорели, углубились броды, И тесно — видим только черепа, И перекрыты выходы и входы, И путь один — туда, куда толпа. И парами коней, привыкших к цугу, Наглядно доказав, как тесен мир, Толпа идет по замкнутому кругу — И круг велик, и сбит ориентир. Течет под дождь попавшая палитра, Врываются галопы в полонез, Нет запахов, цветов, тонов и ритмов, И кислород из воздуха исчез. Ничье безумье или вдохновенье Круговращенье это не прервет. Не есть ли это — вечное движенье, Тот самый бесконечный путь вперед? 1972

Черные бушлаты

Евпаторийскому десанту

За нашей спиною остались паденья, закаты, — Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет! Мне хочется верить, что черные наши бушлаты Дадут мне возможность сегодня увидеть восход. Сегодня на людях сказали: «Умрите геройски!» Попробуем, ладно, увидим, какой оборот… Я только подумал, чужие куря папироски: Тут — кто как умеет, мне важно — увидеть восход. Особая рота — особый почет для сапера. Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей, — Напрасно стараться — я и с перерезанным горлом Сегодня увижу восход до развязки своей! Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их — сонных, — И вдруг я заметил, когда прокусили проход: Еще несмышленый, зеленый, но чуткий подсолнух Уже повернулся верхушкой своей на восход. За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю — Не только паденья, закаты, но — взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю. Восхода не видел, но понял: вот-вот и взойдет! Уходит обратно на нас поредевшая рота. Что было — не важно, а важен лишь взорванный форт. Мне хочется верить, что грубая наша работа Вам дарит возможность беспошлинно видеть восход! 1972

«Когда я спотыкаюсь на стихах…»

Когда я спотыкаюсь на стихах, Когда ни до размеров, ни до рифм, — Тогда друзьям пою о моряках, До белых пальцев стискивая гриф. Всем делам моим на суше вопреки И назло моим заботам на земле Вы возьмите меня в море, моряки, — Я все вахты отстою на корабле! Любая тварь по морю знай плывет, Под винт попасть не каждый норовит, — А здесь, на суше, встречный пешеход Наступит, оттолкнет — и убежит. Так всем делам моим на суше вопреки, Так назло моим заботам на земле Вы возьмите меня в море, моряки, — Я все вахты отстою на корабле! Известно вам — мир не на трех китах, А нам известно — он не на троих. Вам вольничать нельзя в чужих портах — А я забыл, как вольничать в своих. Так всем делам моим на суше вопреки, Так назло моим заботам на земле Вы за мной пришлите шлюпку, моряки, Поднесите рюмку водки на весле! 1972