Идет охота на волков…

Высоцкий Владимир Семенович

Заповедник

Бегают по лесу стаи зверей — Не за добычей, не на водопой: Денно и нощно они егерей Ищут веселой толпой. Звери, забыв вековечные страхи, С твердою верой, что все по плечу, Шкуры рванув на груди как рубахи, Падают навзничь — бери не хочу! Сколько их в кущах, Сколько их в чащах — Ревом ревущих, Рыком рычащих, Сколько бегущих, Сколько лежащих — В дебрях и кущах, В рощах и чащах! Рыбы пошли косяком против волн — Черпай руками, иди по ним вброд! Столько желающих прямо на стол, Сразу на блюдо — и в рот! Рыба не мясо — она хладнокровней — В сеть норовит, на крючок, в невода: Рыбы погреться хотят на жаровне, Море по жабры, вода не вода! Сколько их в кущах, Сколько их в чащах — Скопом плывущих, Кишмя кишащих, Друг друга жрущих, Хищных и тощих — В дебрях и кущах, В чащах и рощах! Птица на дробь устремляет полет — Птица на выдумки стала хитра: Чтобы им яблоки всунуть в живот, Гуси не ели с утра. Сильная птица сама на охоте Слабым собратьям кричит: «Сторонись!» — Жизнь прекращает в зените, на взлете, Даже без выстрела падая вниз. Сколько их в кущах, Сколько их в чащах — Выстрела ждущих, В силки летящих, Сколько плывущих, Сколько парящих — В дебрях и кущах, В рощах и чащах! Шубы не хочет пушнина носить — Так и стремится в капкан и в загон. — Чтобы людей приодеть, утеплить, Рвется из кожи вон. В ваши силки — призадумайтесь, люди! — Прут добровольно в отменных мехах Тысячи сот в иностранной валюте, Тысячи тысячей в наших деньгах. В рощах и чащах, В дебрях и кущах Сколько рычащих, Сколько ревущих, Сколько пасущихся, Сколько кишащих, Мечущих, рвущихся, Живородящих, Серых,

обычных, В перьях нарядных, Сколько их, хищных И травоядных, Шерстью линяющих, Шкуру меняющих, Блеющих, лающих, Млекопитающих, Сколько летящих, Бегущих, ползущих, Сколько непьющих В рощах и кущах И некурящих В дебрях и чащах, И пресмыкающихся, И парящих, И подчиненных, И руководящих, Вещих и вящих, Рвущих и врущих — В рощах и кущах, В дебрях и чащах! Шкуры — не порчены, рыба — живьем. Мясо — без дроби — зубов не сломать, — Ловко, продуманно, просто, с умом, Мирно — зачем же стрелять! Каждому егерю — белый передник! В руки — таблички: «Не бей!», «Не губи!» Все это вместе зовут — заповедник. — Заповедь только одна: не убий! Но сколько в рощах, Дебрях и кущах — И сторожащих, И стерегущих, И загоняющих, В меру азартных, Плохо стреляющих И предынфарктных, Травящих, лающих, Конных и пеших, И отдыхающих С внешностью леших, Сколько их, знающих И искушенных, Не попадающих В цель, разозленных, Сколько дрожащих, Портящих шкуры, Сколько ловящих На самодуры, Сколько их, язвенных, Сколько всеядных, Сетью повязанных И кровожадных, Полных и тучных, Тощих, ледащих — В дебрях и кущах, В рощах и чащах!

I. Песня автозавистника

Произошел необъяснимый катаклизм: Я шел домой по тихой улице своей — Глядь, мне навстречу нагло прет капитализм, Звериный лик свой скрыв под маской «Жигулей»! Я по подземным переходам не пойду: Визг тормозов мне — как романс о трех рублях, — За то ль я гиб и мер в семнадцатом году, Чтоб частный собственник глумился в «Жигулях»! Он мне не друг и не родственник, Он мне — заклятый враг, — Очкастый частный собственник В зеленых, серых, белых «Жигулях»! Но ничего, я к старой тактике пришел: Ушел в подполье — пусть ругают за прогул! Сегодня ночью я три шины пропорол, — Так полегчало — без снотворного уснул! Дверь проломить — купил отбойный молоток, Электродрель, — попробуй крышу пропили! Не дам порочить наш советский городок, Где пиво варят золотое «Жигули»! Он мне не друг и не родственник, Он мне — заклятый враг, — Очкастый частный собственник В зеленых, серых, белых «Жигулях»! Мне за грехи мои не будет ничего: Я в психбольнице все права завоевал. И я б их к стенке ставил через одного И направлял на них груженый самосвал! Но вскоре я машину сделаю свою — Все части есть, — а от владения уволь: Отполирую — и с разгону разобью Ее под окнами отеля «Метрополь». Нет, чтой-то ёкнуло — ведь части-то свои! — Недосыпал, недоедал, пил только чай… Все, — еду, еду регистрировать в ГАИ!.. Ах, черт! — «Москвич» меня забрызгал, негодяй! Он мне не друг и не родственник, Он мне — заклятый враг, — Очкастый частный собственник В зеленых, серых, белых «Москвичах»! 1971

II. Песня автомобилиста

Отбросив прочь свой деревянный посох, Упав на снег и полежав ничком, Я встал — и сел в «погибель на колесах», Презрев передвижение пешком. Я не предполагал играть с судьбою, Не собирался спирт в огонь подлить, — Я просто этой быстрою ездою Намеревался жизнь себе продлить. Подошвами своих спортивных «чешек» Топтал я прежде тропы и полы — И был неуязвим я для насмешек, И был недосягаем для хулы. Но я в другие перешел разряды — Меня не примут в общую кадриль, Я еду, — я ловлю косые взгляды И на меня, и на автомобиль. Прервав общенье и рукопожатья, Отворотилась прочь моя среда, — Но кончилось глухое неприятье — И началась открытая вражда. Я в мир вкатился, чуждый нам по духу, Все правила движения поправ, — Орудовцы мне робко жали руку, Вручая две квитанции на штраф. Я во вражду включился постепенно, Я утром зрел плоды ночных атак: Морским узлом завязана антенна… То был намек: с тобою будет так! Прокравшись огородами, полями, Вонзали шило в шины, как кинжал, — Я ж отбивался целый день рублями — И не сдавался, и в боях мужал. Безлунными ночами я нередко Противника в засаде поджидал, — Но у него поставлена разведка — И он в засаду мне не попадал. И вот — как «языка» — бесшумно сняли Передний мост и унесли во тьму. Передний мост!.. Казалось бы — детали, — Но без него и задний ни к чему. Я доставал мосты, рули, колеса, — Не за глаза красивые — за мзду. Но понял я: не одолеть колосса, — Назад — пока машина на ходу! Назад, к моим нетленным пешеходам! Пусти назад, о отворись, сезам! Назад в метро, к подземным переходам! Разгон, руль влево и — по тормозам! …Восстану я из праха, вновь обыден, И улыбнусь, выплевывая пыль: Теперь народом я не ненавидим За то, что у меня автомобиль! 1972

Тот, который не стрелял

Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод: В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод. За что мне эта злая, Нелепая стезя — Не то чтобы не знаю, — Рассказывать нельзя. Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял… И взвод отлично выполнил приказ, — Но был один, который не стрелял. Судьба моя лихая Давно наперекос: Однажды языка я Добыл, да не донес, — И особист Суэтин, Неутомимый наш, Еще тогда приметил И взял на карандаш. Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый матерьял… Никто поделать ничего не смог. Нет — смог один, который не стрелял. Рука упала в пропасть С дурацким звуком «Пли!» — И залп мне выдал пропуск В ту сторону земли. Но слышу: «Жив, зараза, — Тащите в медсанбат. Расстреливать два раза Уставы не велят». А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял, — А я в бреду беседовал тайком С тем пареньком, который не стрелял. Я раны, как собака, — Лизал, а не лечил; В госпиталях, однако, — В большом почете был. Ходил в меня влюбленный Весь слабый женский пол: «Эй ты, недострелённый, Давай-ка на укол!» Наш батальон геройствовал в Крыму, И я туда глюкозу посылал — Чтоб было слаще воевать ему. Кому? Тому, который не стрелял. Я пил чаек из блюдца, Со спиртиком бывал… Мне не пришлось загнуться, И я довоевал. В свой полк определили, — «Воюй! — сказал комбат. — А что недострелили — Так я не виноват». Я очень рад был — но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял: Немецкий снайпер дострелил меня, — Убив того, который не стрелял. 1972

Чужая колея

Сам виноват — и слезы лью, и охаю: Попал в чужую колею глубокую. Я цели намечал свои на выбор сам — А вот теперь из колеи не выбраться. Крутые скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее — Скоро лопнет терпенье мое — И склоняю, как школьник плохой: Колею, в колее, с колеей… Но почему неймется мне — нахальный я, — Условья, в общем, в колее нормальные: Никто не стукнет, не притрет — не жалуйся, — Желаешь двигаться вперед — пожалуйста! Отказа нет в еде-питье В уютной этой колее — И я живо себя убедил: Не один я в нее угодил, — Так держать — колесо в колесе! — И доеду туда, куда все. Вот кто-то крикнул сам не свой: «А ну пусти!» — И начал спорить с колеей по глупости. Он в споре сжег запас до дна тепла души — И полетели клапана и вкладыши. Но покорежил он края — И шире стала колея. Вдруг его обрывается след… Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать. Вот и ко мне пришла беда — стартёр заел, — Теперь уж это не езда, а ёрзанье. И надо б выйти, подтолкнуть — но прыти нет, — Авось подъедет кто-нибудь и вытянет. Напрасно жду подмоги я — Чужая эта колея. Расплеваться бы глиной и ржой С колеей этой самой — чужой, — Тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил. Прошиб меня холодный пот до косточки, И я прошелся чуть вперед, по досточке, — Гляжу — размыли край ручьи весенние, Там выезд есть из колеи — спасение! Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею. Эй вы, задние, делай как я! Это значит — не надо за мной, Колея эта — только моя, Выбирайтесь своей колеей! 1973

Памятник

Я при жизни был рослым и стройным, Не боялся ни слова, ни пули И в привычные рамки не лез, — Но с тех пор, как считаюсь покойным, Охромили меня и согнули, К пьедесталу прибив ахиллес. Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту, И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента, — Только судороги по хребту. Я хвалился косою саженью — Нате смерьте! — Я не знал, что подвергнусь суженью После смерти, — Но в обычные рамки я всажен — На спор вбили, А косую неровную сажень — Распрямили. И с меня, когда взял я да умер, Живо маску посмертную сняли Расторопные члены семьи, — И не знаю, кто их надоумил, — Только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои. Мне такое не мнилось, не снилось, И считал я, что мне не грозило Оказаться всех мертвых мертвей, — Но поверхность на слепке лоснилась, И могильною скукой сквозило Из беззубой улыбки моей. Я при жизни не клал тем, кто хищный, В пасти палец, Подходившие с меркой обычной — Отступались, — Но по снятии маски посмертной — Тут же в ванной — Гробовщик подошел ко мне с меркой Деревянной… А потом, по прошествии года, — Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, — Под мое — с намагниченных лент. Тишина надо мной раскололась — Из динамиков хлынули звуки, С крыш ударил направленный свет, — Мой отчаяньем сорванный голос Современные средства науки Превратили в приятный фальцет. Я немел, в покрывало упрятан, — Все там будем! — Я орал в то же время кастратом В уши людям. Саван сдернули — как я обужен, Нате смерьте! — Неужели такой я вам нужен После смерти?! Командора шаги злы и гулки. Я решил: как во времени оном — Не пройтись ли, по плитам звеня? — И шарахнулись толпы в проулки, Когда вырвал я ногу со стоном И осыпались камни с меня. Накренился я — гол, безобразен, — Но и падая — вылез из кожи, Дотянулся железной клюкой, — И, когда уже грохнулся наземь, Из разодранных рупоров все же Прохрипел я похоже: «Живой!» 1973

Я из дела ушел

Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила, — Не затем, что приспичило мне, — просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела. Мы многое из книжек узнаем, А истины передают изустно: «Пророков нет в отечестве своем», — Но и в других отечествах — не густо. Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так. Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю, Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак. Пророков нет — не сыщешь днем с огнем, — Ушли и Магомет, и Заратустра. Пророков нет в отечестве своем, — Но и в других отечествах — не густо. А внизу говорят — от добра ли, от зла ли, не знаю: «Хорошо, что ушел, — без него стало дело верней!» Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь — потому что за домом седлают коней. Открылся лик — я встал к нему лицом, И Он поведал мне светло и грустно: «Пророков нет в отечестве своем, — Но и в других отечествах — не густо». Я влетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело, — Конь падет подо мной — я уже закусил удила! Я из дела ушел, из такого хорошего дела: Из-за синей горы понагнало другие дела. Скачу — хрустят колосья под конем, Но ясно различаю из-за хруста: «Пророков нет в отечестве своем, — Но и в других отечествах — не густо». 1973

Диалог у телевизора

— Ой, Вань, гляди, какие клоуны! Рот — хочь завязочки пришей… Ой, до чего, Вань, размалеваны, И голос — как у алкашей! А тот похож — нет, правда, Вань, — На шурина — такая ж пьянь. Ну нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь, — Я — правду, Вань! — Послушай, Зин, не трогай шурина: Какой ни есть, а он — родня, — Сама намазана, прокурена — Гляди, дождешься у меня! А чем болтать — взяла бы, Зин, В антракт сгоняла в магазин… Что, не пойдешь? Ну, я — один, — Подвинься, Зин!.. — Ой, Вань, гляди, какие карлики! В джерси одеты, не в шевьёт, — На нашей Пятой швейной фабрике Такое вряд ли кто пошьет. А у тебя, ей-богу, Вань, Ну все друзья — такая рвань И пьют всегда в такую рань Такую дрянь! — Мои друзья — хоть не в болонии, Зато не тащут из семьи, — А гадость пьют — из экономии: Хоть поутру — да на свои! А у тебя самой-то, Зин, Приятель был с завода шин, Так тот — вообще хлебал бензин, — Ты вспомни, Зин!.. — Ой, Вань, гляди-кось — попугайчики! Нет, я, ей-богу, закричу!.. А это кто в короткой маечке? Я, Вань, такую же хочу. В конце квартала — правда, Вань, — Ты мне такую же сваргань… Ну что «отстань», опять «отстань», — Обидно, Вань! — Уж ты б, Зин, лучше помолчала бы — Накрылась премия в квартал! Кто мне писал на службу жалобы? Не ты?! Да я же их читал! К тому же эту майку, Зин, Тебе напяль — позор один. Тебе шитья пойдет аршин — Где деньги, Зин?.. — Ой, Вань, умру от акробатиков! Смотри, как вертится, нахал! Завцеха наш — товарищ Сатиков — Недавно в клубе так скакал. А ты придешь домой, Иван, Поешь и сразу — на диван, Иль, вон, кричишь, когда не пьян… Ты что, Иван? — Ты, Зин, на грубость нарываешься, Все, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой — там ты сидишь! Ну, и меня, конечно, Зин, Все время тянет в магазин, — А там — друзья… Ведь я же, Зин, Не пью один! 1973

Песенка про Козла отпущения

В заповеднике (вот в каком — забыл) Жил да был Козел — роги длинные, — Хоть с волками жил — не по-волчьи выл — Блеял песенки, всё козлиные. И пощипывал он травку, и нагуливал бока, Не услышишь от него худого слова, — Толку было с него, правда, как с козла молока, Но вреда, однако, тоже — никакого. Жил на выпасе, возле озерка, — Не вторгаясь в чужие владения, — Но заметили скромного Козлика И избрали в Козлы отпущения! Например, Медведь — баламут и плут — Обхамит кого-нибудь по-медвежьему, — Враз Козла найдут, приведут и бьют: По рогам ему и промеж ему… Не противился он, серенький, насилию со злом, А сносил побои весело и гордо. Сам Медведь сказал: «Робяты, я горжусь Козлом — Героическая личность, козья морда!» Берегли Козла как наследника, — Вышло даже в лесу запрещение С территории заповедника Отпускать Козла отпущения. А Козел себе все скакал козлом, Но пошаливать он стал втихомолочку: Как-то бороду завязал узлом — Из кустов назвал Волка сволочью. А когда очередное отпущенье получал — Всё за то, что волки лишку откусили, — Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал, — Но внимания тогда не обратили. Пока хищники меж собой дрались, В заповеднике крепло мнение, Что дороже всех медведей и лис — Дорогой Козел отпущения! Услыхал Козел — да и стал таков: «Эй вы, бурые, — кричит, — эй вы, пегие! Отниму у вас рацион волков И медвежие привилегии! Покажу вам «козью морду» настоящую в лесу, Распишу туда-сюда по трафарету, — Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу, И ославлю по всему по белу свету! Не один из вас будет землю жрать, Все подохнете без прощения, — Отпускать грехи кому — это мне решать: Это я — Козел отпущения!» …В заповеднике (вот в каком — забыл) Правит бал Козел не по-прежнему: Он с волками жил — и по-волчьи взвыл, — И рычит теперь по-медвежьему. 1973

Смотрины

В. Золотухину и Б. Можаеву

Там у соседа — пир горой, И гость — солидный, налитой, Ну а хозяйка — хвост трубой — Идет к подвалам, — В замок врезаются ключи, И вынимаются харчи; И с тягой ладится в печи, И с поддувалом. А у меня — сплошные передряги: То в огороде недород, то скот падет, То печь чадит от нехорошей тяги, А то щеку на сторону ведет. Там у соседа мясо в щах — На всю деревню хруст в хрящах, И дочь — невеста, вся в прыщах, — Дозрела, значит. Смотрины, стало быть, у них — На сто рублей гостей одних, И даже тощенький жених Поет и скачет. А у меня цепные псы взбесились — Средь ночи с лая перешли на вой, Да на ногах моих мозоли прохудились От топотни по комнате пустой. Ох, у соседа быстро пьют! А что не пить, когда дают? А что не петь, когда уют И не накладно? А тут, вон, баба на сносях, Гусей некормленных косяк… Да дело даже не в гусях, — А все неладно. Тут у меня постены появились, Я их гоню и так и сяк — они опять, Да в неудобном месте чирей вылез — Пора пахать, а тут — ни сесть ни встать. Сосед малёночка прислал — Он от щедрот меня позвал, — Ну, я, понятно, отказал, А он — сначала. Должно, литровую огрел — Ну и, конечно, подобрел… И я пошел — попил, поел, — Не полегчало. И посредине этого разгула Я пошептал на ухо жениху — И жениха как будто ветром сдуло, — Невеста, вон, рыдает наверху. Сосед орет, что он — народ, Что основной закон блюдет: Что — кто не ест, тот и не пьет, — И выпил, кстати. Все сразу повскакали с мест, Но тут малец с поправкой влез: «Кто не работает — не ест, — Ты спутал, батя!» А я сидел с засаленною трешкой, Чтоб завтра гнать похмелие мое, В обнимочку с обшарпанной гармошкой — Меня и пригласили за нее. Сосед другую литру съел — И осовел, и опсовел. Он захотел, чтоб я попел, — Зря, что ль, поили?! Меня схватили за бока Два здоровенных мужика: «Играй, паскуда, пой, пока Не удавили!» Уже дошло веселие до точки, Уже невесту тискали тайком — И я запел про светлые денечки, «Когда служил на почте ямщиком». Потом у них была уха И заливные потроха, Потом поймали жениха И долго били, Потом пошли плясать в избе, Потом дрались не по злобе — И всё хорошее в себе Доистребили. А я стонал в углу болотной выпью, Набычась, а потом и подбочась, — И думал я: а с кем я завтра выпью Из тех, с которыми я пью сейчас?! Наутро там всегда покой, И хлебный мякиш за щекой, И без похмелья перепой, Еды навалом, Никто не лается в сердцах, Собачка мается в сенцах, И печка — в синих изразцах И с поддувалом. А у меня — и в ясную погоду Хмарь на душе, которая горит, — Хлебаю я колодезную воду, Чиню гармошку, и жена корит. 1973