Иди за рекой
Шрифт:
Вдруг я увидела, что сквозь соседний ряд деревьев, в каких-то двадцати футах от меня, пробирается Форрест Дэвис. Он шел решительно, даже с какой-то злобой, словно стремился к определенной цели, хотя, будь это так, он бы воспользовался одной из множества тропинок, ведущих к фермерской дороге, а не лез бы напрямик. Тут он остановился и вгляделся в ряд деревьев, но не в мою сторону, а в противоположную. Дэвис был в рабочих перчатках, но без корзины. Обычно папа не разрешал собирать персики в перчатках, полагая, что прикосновение так же жизненно важно для сбора урожая, как оценка персика на вид и на запах. Я подумала, интересно, неужели папа не позаботился ему объяснить, а может, новый помощник просто не любит следовать правилам. Большая соломенная шляпа Дэвиса была привязана к шее веревкой и лежала плашмя у него на спине. Движения его были
Дэвис искал Уила. Я была в этом уверена. Я поежилась – не столько от прохладного вечернего ветерка, сколько от короткого, но пристального взгляда, которого меня удостоил незнакомец.
Оказалось, что на Уила охотится не один лишь Дэвис. В холодный предрассветный час на следующий день я помогала папе и Сету развозить персики по домам покупателей и обнаружила у лавки Чапмена два объявления. В них не было ни имени, ни уточнения, в чем состоит совершенное преступление, но два одинаковых написанных от руки плаката, прилепленных по обе стороны от входа, определенно были вывешены с целью поимки Уила: “Разыскивается преступник, смуглая кожа, черные волосы, опасен. Вознаграждение 20 долларов. Обращаться к Мартинделлу”.
Из всех жителей Айолы Эзра Мартинделл был единственным, кто имел хоть какое-то отношение к охране правопорядка. Его дед построил один из первых настоящих домов на Мейн-стрит почти семьдесят лет назад, и с тех пор все семейство Мартинделлов считало своим долгом усаживаться на широком крыльце и следить за тем, что творится в городе. Поскольку никаких других умений у отца Эзры, Альберта, не было, окружной шериф Ганнисона назначил его своим представителем в Айоле. Когда Альберт умер, Эзра унаследовал его значок и начальственную манеру держаться. Как только в 1942 году у нас в городе появилась телефонная служба, главной обязанностью Эзры стало звонить шерифу Лайлу в Ганнисон, если вдруг возникнет какой повод для беспокойства, и поддерживать порядок, пока через полчаса не прибудут на автомобиле настоящие сотрудники полиции. Меня ужасно разозлило, что люди вроде Эзры Мартинделла могут назначить награду за поимку Уила, опираясь лишь на ложь и домыслы, ну и, может, несколько пропавших предметов одежды, которые наверняка просто сдуло с веревки ветром.
Еще больше меня встревожило то, как задорно присвистнул Сет при виде этих объявлений, – как будто перед ним поставили задачку, которую он с радостью попытается решить. А еще хуже был многозначительный взгляд, который он на меня бросил, ткнув грязным пальцем в то место на плакате, где значилось слово “Вознаграждение”.
– Опаньки! – с довольной улыбкой воскликнул он. – Железно разживусь двадцаткой.
Глава седьмая
Утром папа ни словом не обмолвился о моей хромоте, но, когда, доставив персики в лавку Чэпмена, мы вернулись к грузовику и я забралась на заднее сиденье, где тихо злилась брату в затылок, папа сказал, что я до обеда работаю в нашем придорожном ларьке.
– Если этот Дэвис снова придет, рук хватит, – сказал папа. – А Коре сегодня не помешает помощь.
Кора Митчелл, дочь нашего соседа, старая дева, живущая в грубо сколоченной, но чистой деревянной лачуге на земле своих родителей, почти всякий день позднего лета и осени работала в нашем ларьке в обмен на то, что папа почти каждый понедельник и среду помогал им на ранчо. У наших семейств так было заведено еще задолго до моего рождения. Кора отлично справлялась – с местными обсуждала погоду, персики и сплетни, а чужим помогала почувствовать себя как дома. Она умела так очаровать покупателя, чтобы он, придя за шестью персиками, купил целую дюжину, а если рассчитывал на двенадцать, ушел с половиной корзины. Часто она распродавала все еще до обеда. Не было никакого резона ставить меня за прилавок с ней вместе – не считая травмы, которую я изо всех сил игнорировала. Но я была так зла на Сета и исполнена подозрений в отношении Форреста Дэвиса, что обрадовалась возможности отдохнуть от них обоих.
– С удовольствием, – ответила я папе.
Когда мы подъехали к выцветшему фруктовому ларьку из белой обшивочной доски, добросовестная Кора уже была на месте и ждала нас. Мы были единственными производителями персиков во всей округе, и на трассе 50 наш ларек был единственной постоянной торговой точкой, сразу за мостом, в том месте, где в Айолу заворачивала трасса 149. Кое-кто из местных фермеров иногда тоже выставлял там прилавки и торговал своей продукцией, в основном обыкновенными овощами и корнеплодами, но у нашего ларька была настоящая жестяная крыша, деревянный настил и официальная государственная лицензия. Легенда гласит, будто мой дед, получив в Ганнисоне эту лицензию, в тот же день поместил ее в рамку и повесил на стене в гостиной как картину, вместо того чтобы прикрепить к ларьку, как ему было велено.
Папа и Сет принялись вынимать корзины из кузова грузовика, с каждым выдохом выпуская изо рта в утренний холод облачко пара. Кора поприветствовала нас улыбкой с ямочками и тут же начала раскладывать прибывшие фрукты на наклонном прилавке-витрине, быстро, но с художественным вкусом составляя четкие ряды, разворачивая персики самым розовым бочком кверху и изредка отшвыривая слегка помятый плод обратно в корзину. Кора Митчелл была женщиной высокой и округлой – возможно, на тот момент моей жизни самой крупной женщиной из всех, кого я встречала, и, хотя я знала ее с рождения, при встрече с ней я частенько заново поражалась ее величине. Она носила огромную белую блузку, которая вздымалась шатром над ее колоссальной грудью и животом, и эластичные манжеты рукавов врезались в пышную плоть над локтем. Несмотря на утреннюю прохладу, когда Кора работала, по лицу ее непрерывно текли тоненькие ручейки пота. Я пристроилась с ней рядом и тоже раскладывала персики, пока папа с Сетом не закончили разгрузку и грузовик не тронулся с места.
Утро раскачивалось медленно, за первый час с небольшим у ларька побывали только несколько ранних пташек из местных. Мы с Корой перебрасывались пустяковыми фразами о погоде, фермах и наших семьях. Она сидела на широком видавшем виды табурете, который давным-давно смастерил специально для нашего ларька ее отец, и, хотя лодыжка у меня побаливала и в ларьке была еще одна табуретка, я не садилась, а ходила взад-вперед. В перерывах между покупателями Кора не сидела сложа руки, а вязала зеленый шарф, пока я снова и снова прокручивала в голове плакат Мартинделла. Мне нестерпимо хотелось рассказать Коре все, что я знаю об этом мнимом преступнике, но неудачный опыт с Милли Данлэп подсказывал, что лучше держать язык за зубами.
К девяти утра дорога была полна машин, и перед ларьком выстроилась очередь. Кора за работой не переставала со всеми болтать и сыпать комплименты, как хозяйка на званом вечере. Она радостно хихикала, когда нас благодарили за то, что ларек работает даже сейчас, в разгар осени, и просила благодарить Господа Всемогущего за такую хорошую погоду. Я надеялась, что ее веселость восполнит мою очевидную рассеянность. Я старалась вести любезный разговор, класть в пакеты столько, сколько было заказано, и правильно подсчитывать сдачу, но Кора время от времени поглядывала на меня с недоумением и подшучивала надо мной, говоря, что боль из лодыжки каким-то образом сказалась на работе мозга.
Мне никак не удавалось совместить свое впечатление от Уила с той, другой его версией, которая распространялась по городу, – версией опасного дикаря, преступника и вора. Я ломала голову, как же мне узнать о нем правду, как увидеть его истинный образ, не искаженный сплетнями, злобой, рожденной из слепых предубеждений, и моей собственной томительной тоской по нему. Руби-Элис Экерс была единственным изгоем, которого я знала в своей жизни. Меня приучили к мысли, что она сумасшедшее, опасное и дикое существо, не заслуживающее ни уважения, ни даже просто внимания, – точь-в-точь как Уил в глазах Сета, Милли Данлэп, Мартинделла и остальных. Тут я вспомнила о том, как утром два дня назад встретила Руби-Элис, которая стояла одна на дороге, спешившись с велосипеда. Почему же я не предложила ей помочь?