Иди за рекой
Шрифт:
Я встала и двинулась дальше через снег, в лесу он был еще глубже, и каждый мой шаг с хрустом разрезал тишину. Пока я искала что-нибудь, чем в последствии смогу питаться – чем мы сможем питаться: ребенок внутри меня вертелся и плавал по утробе с таким рвением и силой, каких прежде я еще не ощущала. Он – как я узнаю позже, мой ребенок был мальчиком – впервые сделал то, что можно было счесть пинком, я рассмеялась и через шерстяной свитер погладила круглый живот, ничуть не сомневаясь в том, что нащупала под ним крошечную ножку и глажу ее нежную идеальную пяточку. Младенец отдернул ногу и пихнул меня еще раз, и я снова засмеялась нашей игре. Все-таки я была не совсем одна в этом чужом незнакомом лесу.
В горах непогода накатывает
Гроза началась порывом ветра в самых высоких соснах. Я не успела еще почувствовать ни ветерка, а их верхушки уже раскачивались из стороны в сторону подобно пьяным великанам. Птицы умолкли, посылая мне предупреждение, которого я не поняла. Вокруг настала вдруг полнейшая тишина, притих даже ребенок внутри меня.
Тут, похожий на резкий выдох, промчался над самой землей ветер-шквал, сгибая прозрачной приливной волной молодые сосенки и расшвыривая сучья и ветки. Ветер звонкой пощечиной хлестнул меня по лицу. Стало холодно и сыро, и еще до того, как темные тучи полностью закрыли небо, разом превратив белый день в вечер, я в полной мере осознала, во что вляпалась. Я развернулась и, ориентируясь по собственным следам, побежала, карабкаясь через камни и поваленные деревья, роняя палку, поскальзываясь в снегу, поднимаясь и опять бросаясь бежать, и снова поскальзываясь. При каждом падении кристаллы льда, покрывающие старый снег, резали мне ладони и сыпались в лицо. Я ругала себя за то, что ушла так далеко от лагеря, что позволила заманить себя так глубоко в лесную тишину, хотя прекрасно знала, что все может измениться в считаные минуты. Когда я наконец выбралась из леса, меня едва не сбил с ног яростный ветер вперемешку с дождем. Я толкнулась сквозь него и бросилась через ручей в направлении лачуги, но в панике соскользнула с последнего торчащего из воды камня и провалилась по щиколотку в ледяную воду.
В небе загремел гром. Я попыталась подхватить котелок с бобами, которые поставила отмокать рядом с кострищем, но, когда за него ухватилась, гроза выплеснула всю свою ярость и разразилась сбивающим с ног ливнем. Котелок выскользнул из моей дрожащей руки, и драгоценная пища бессмысленными камешками рассыпалась по грязи. Небо над головой расколола молния, за ней тут же вспыхнула еще одна, и еще. Пророкотал гром. Продираясь сквозь потоки ледяного дождя, спотыкаясь и оскальзываясь на склизкой земле, я наконец перебралась через широкую лужу при входе в хижину и нырнула внутрь. Дрожащими окоченевшими руками я еле-еле смогла ухватиться за оленью шкуру и закрыть ею вход.
Дождь барабанил по хижине, в каждом углу ржавая крыша протекала, и вода заливалась внутрь. Я пыталась по мере сил ловить воду, подставляя под нее немногочисленные консервные банки, которые сберегла, но все места протечки мне было не охватить. На земляном полу под моими холодными мокрыми ногами разрастались темные круги коричневой грязи.
Поток ливня стал оглушительным – казалось, кто-то сыпал на жестяную крышу и в одно-единственное окошко миллион монет. За окном вспыхнула ослепительно белым светом молния, и за нею тут же последовал раскат грома, настолько сильный, что у меня едва не оборвалось сердце. И в это же мгновенье, будто кто-то спустил курок, я рухнула на колени. Тело переломилось пополам, лицо и предплечья размазались по грязному полу. Твердый шар, в который превратился мой живот, мой ребенок, вдавился в колени. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой – только яростно дрожала. Меня охватила всепоглощающая парализующая тоска, будто эта страшная гроза не только заволокла полуденное небо, но и пропитала собою всю мою душу. С чего мне взбрело в голову, что я смогу здесь выжить? С того, что я всю жизнь обводила взглядом эти далекие горные хребты на горизонте? Промокшая до нитки, я стучала зубами от холода и страха и приходила к осознанию, что линия горизонта – это еще не дом родной. Все здесь чужое, и мне здесь не место.
За мгновенье до того, как я потеряла сознание, из самого моего нутра вырвался крик – он был еще громче, чем безжалостная какофония грозы, и со зловещей ясностью возвещал о том, чего я больше не могла отрицать: мой план не сработает.
Глава одиннадцатая
Мое самое живое воспоминание о том, как я проснулась на следующее утро, – это пришедший на смену страшной грозе веселый птичий хор. Спросонья я никак не могла сообразить, где нахожусь, но, услышав за стенами хижины длинные трели краснокрылых дроздов, глухое тройное воркование горной голубки, гомон синиц, зябликов и воробьев, узнала их.
Я смутно припоминала, что среди ночи очнулась на грязном полу и проблесков сознания мне хватило лишь на то, чтобы снять мокрые ботинки и носки и перебраться с земли на постель, в благословенный ворох одеял. Проснувшись от звуков птичьего пения, я поглубже зарылась в тепло постели. Потерла живот, чтобы пробудить в нем хоть какие-то признаки жизни, и с огромным облегчением почувствовала, как малыш три раза тихонько меня пихнул.
Кожа у меня на руках и на лбу была стянута коркой засохшей грязи, уши и голова под сырыми волосами замерзли. Я прибавила теплую вязаную шапку к мысленному списку необходимых вещей, которые я либо забыла, либо не захотела воровать у папы, либо по глупости даже о них не подумала или просто не смогла бы унести: нормальную лопату, брезент, ведро, карандаш и бумага, ружье.
Я размышляла обо всем, без чего мне придется научиться обходиться, и тут снова услышала этот голос – как и прошлой ночью, мрачное и отчетливое уведомление о том, что мой план не сработает.
Мой план не сработает.
Я чувствовала себя глупой и напуганной, страдающей не только от жестоких обстоятельств, но еще и от собственной дурости. Нестерпимо хотелось освободить мочевой пузырь, но я никак не могла собраться с духом и встретиться лицом к лицу с тем, что лежит за пределами этого кокона из одеял. Мне не было места ни здесь, ни где-нибудь еще, и я понятия не имела, что делать.
Я вспомнила то далекое утро, когда я проснулась и начался первый день моей жизни без матери. Всю ночь мне снилась черно-белая патрульная машина шерифа Лайла и то, как папа втайне ото всех упал во дворе. Я открыла глаза, зная, что моей матери, моего Кэла и моей тети нет дома, нет нигде, и с этим ничего нельзя поделать. Золотой утренний свет, льющийся ко мне в комнату, был нестерпим. Я сделала единственное, до чего смогла додуматься в свои недавно исполнившиеся двенадцать лет. Я метнулась из постели в темный стенной шкаф и заперлась в нем.
Несколько часов спустя Сет обнаружил меня там, но не стал требовать, чтобы я вышла. Потом меня пыталась выманить Кора Митчелл, но я даже не пошевелилась. Папа так и не пришел. Я представляла себе, что он в конце коридора в собственном стенном шкафу – прячется, как и я, в нафталиновой темноте. Днем кто-то поставил у меня перед дверью тарелку еды, и запах был слишком соблазнительным для голодного ребенка, устоять было невозможно. Я нерешительно подбиралась к теплым порциям незнакомых запеканок – видимо, их готовили и приносили нам сочувствующие жители города – и ела, сначала потихоньку, а потом жадно, заталкивая в рот огромные куски. Я презирала себя за это – за то, что принимаю пищу, за то, что живу дальше, – но ничего не могла с собой поделать. Мною двигало нечто, что было сильнее меня: сначала первобытный голод, потом любопытство, заставлявшее совершать вылазки на цыпочках из комнаты и вниз по лестнице, которые вскоре стали регулярными, и, наконец – присвоение маминой роли главной опекунши и кормилицы семьи. Я ничего не решала, а просто подчинилась необходимости.