Иду на свет
Шрифт:
Собирался продолжить. Собирался попросить. К совести возвать. К уму. К сердцу. Только вот Игнат фыркает, будто сильнее вжимает трубку в ухо. Наверное, смотрит в одну точку и зло. Потом же цедит:
— А я не уверен, что он мой, отец. Она под женатого легла. Думаешь, её хоть что-то остановило бы? Сегодня этого признаю — завтра ещё десять принесут. Мне каждого кормить?
— Ты что несешь? Это же ребенок твой…
— Ты так за него переживаешь, как будто твой, а не мой… Хотя подожди… Это ты же у нас по молодняку, да?
— Игнат…
Сына
— Что, «Игнат»? А, Пётр Юрьевич? Вот что «Игнат»? Это ты от юбки к юбке бегаешь. Это ты одну на другую меняешь. По студенткам выступаешь… Это ты, уж прости, лет через пять себе кого-то помоложе да покрасивее найдешь. Родит она тебе кого-то… Ты и этому «кому-то» имечко ебучее придумаешь. И я вполне допускаю, что Альбину шпарить мог… Не брезгуя…
— Закрой свой рот.
Реакцией на угрозу отца, произнесенную тихо, стал смех. Лучшая защита — это нападение. Игнат знал с детства. С детства же знал, как больнее всего нападать на отца.
— Понятия не имею, в какой момент ты решил, что имеешь право звонить мне, что-то требовать, Петр Юрьевич…
— Я твой отец!!!
Пётр не сдержался.
Рука снова по рулю. Голос — вверх до крика. А Игнату всё равно.
— Когда ты нужен был мне, отец, ты выбрал других. Вот теперь их и учи. У меня есть семья. Я её храню. У меня нет никакого сына. И отца у меня тоже нет. Ушел и не вернулся.
Игнат произнес ядовито. Дальше — скинул.
В машине стало тихо настолько, что прерывистое дыхание и гул сердца водителя были слышны, будто к кашемиру пуловера прикреплена микрофон-петличка.
На языке крутилась толпа слов, которые Петру бы сказать…
Которые он уже миллион раз говорил.
Которые, мать твою, доказывал.
И на которые каждый раз получал одно и то же.
Игнату бросить подобное — как два пальца об асфальт. А ему…
Сердце продолжало разгоняться.
Вместе с ним — машина.
В глазах мужчины щипало. В ушах звенели «сына нет»… А потом — «и отца тоже нет»…
Больно было до невозможности. И не разберешь, это морально или уже физически.
Но главное — непонятно. Где тот момент, когда всё не так пошло. И где та черта, за которой Игнат наконец-то поймет…
А может и правда ошибся? Может и правда виноват?
Почувствовав, что в грудной клетке становится будто тесно, Пётр потянулся рукой к подлокотнику.
Шарил вслепую, пытаясь найти таблетки.
Казалось, что уже почти поймал, но упустил — потому что на экране опять входящий.
От Санты опять…
Он бросает поиски. Тянется, хочет принять.
Ведь именно она — его лучшая таблетка. Она — доказательство того, что и хорошо у него тоже получается…
За несколько сантиметров до экрана он чувствует резкую боль такой силы, что даже скрючивает.
Жмурится, думает о тормозе, тянется ладонью к
Санта продолжает звонить, Пётр пытается сделать вдох.
И не может.
Глава 1
Прошло четыре года.
Пальцы Санты скользнули по мокрым волосам, она подняла подбородок, подставляя лицо струям воды. Откровенно горячей. Настолько, что душевая наполнена густым паром. Сам воздух тоже горячий и влажный. Струи ощутимо бьют по щекам, плечам, ключицам, кожа на которых — моментально краснеет. Но будь у Санты возможность сделать напор сильнее, а температуру ещё выше — она ею непременно воспользовалась бы.
Ведь, как оказалось, она любит из всего брать максимум.
Как оказалось, она очень жадная.
И, как оказалось, очень везучая.
На улице — декабрь. Самые длинные ночи и темные утра. На часах — немного за семь. Выбираться из кровати с каждым днём всё сложней, какие витамины ни принимай. Единственная надежда на вот такой душ, иначе… Из этой кровати Санта точно не выбралась бы.
Девушка держала глаза закрытыми, позволяла струям попадать в рот, была частично оглушена звуками бьющих сверху струй, а всё равно услышала, как открылась дверь в смежную с давно не холостятской спальней ванную.
Не обернулась, не испугалась, только улыбнулась, переключая воду на куда более щадящий тропический душ, продолжая водить по волосам, запрокидывая голову выше и чувствуя, как тяжелые черные пряди отлипают от мокрой спины.
По которой почти сразу идет холод, он же щекочет ягодицы, бедра и икры. Потому что открывается уже следующая дверь — стеклянная и запотевшая. В душевой на мгновение становится прохладно. Потом — снова горячо. Замкнутое пространство быстро прогревается.
В животе у Санты начинает томительно тянуть…
Губы сами собой растягиваются…
Первыми Санта чувствует руки Данилы — они ложатся на её мокрые бедра, сжимают с силой. Так, будто она не из его кровати только выскочила, а вернулась с Далекого севера.
Дальше — в ягодицы упирается нежная, но в то же время обжигающая кожу головка.
Сверху продолжала лететь вода, сзади Санту грело приблизившееся мужское тело.
На которое можно откинуться, почувствовать, как руки Данилы едут по животу, тянут на себя, сжимают полушария груди…
Данила немного сгорбился, прижимаясь губами к шее Санты. Она наклонила голову, давая больший доступ, забросила руку назад, чтобы пропустить сквозь пальцы его волосы, чуть оттянуть, почувствовать, что в отместку он болезненно сжимает подушечками соски… И острота ощущений стреляет внизу — в промежности.
Она же срывается с пухлых губ тихим стоном.
Которых будет много — оба знают. Которые Данила любил гасить ртом.
Поэтому оставляет грудь, скользит руками по влажному телу одновременно вниз и вверх.