Идущие сквозь миры
Шрифт:
Я почти не слушал, думая только о Хиане. В ее присутствии я мог думать только о ней.
Познакомились мы случайно: как-то пришла она в магазинчик, где продавались мои статуэтки, мы разговорились, а уже через несколько дней она первая поцеловала меня…
Внезапно внизу послышался шум и топот множества ног, кто-то из кухонных работниц тоненько вскрикнул. Что-то с грохотом упало.
Дверь распахнулась от сильного удара сапогом, и уже через несколько мгновений комната наполнилась солдатами.
— Сенатор Тхай Онд есть среди присутствующих? — с гортанным акцентом, выдававшим в нем уроженца юга, спросил возглавлявший их капитан, не тратя времени на приветствия и прочие подобные излишества.
— Да, это я, почтенные, — сухо бросил наш хозяин, не вставая. — И зачем я вам нужен?
— Нет, ты-то нам как раз и не нужен, — рассмеялся стоявший позади капитана ротмистр и трижды разрядил в сенатора револьвер.
Казалось, мир рухнул в этот миг. Мы все стояли парализованные даже не ужасом — нет, этому чувству нельзя было подобрать определения. То, что мы только что увидели, просто не могло произойти.
Между тем убийца спокойно спрятал оружие, подошел к обвисшему в кресле телу сенатора Тхайа — члена императорской фамилии, министра по делам просвещения и искусств, члена Вышнего Синклита служителей Двуликого. Приподняв обвисшую голову за волосы, он смачно плюнул трупу в лицо.
— Вот так, — насмешливо произнес он. — Это тебе, шакал, за нашу кровь, которую вы пили из нас всю свою жизнь! — И добавил, нарочито коверкая слова, совсем как в анекдотах о тупых южанах: — Абыдна, да?
Он спихнул труп на пол. Только после этого мы пришли в себя.
Марон, воздев кулаки, бросился на капитана. Прогремел выстрел, и голова художника брызнула красными ошметками.
— Зря, Кахор, — со спокойной улыбкой обратился вожак к одному из своих людей, держащему наизготовку дымящийся карабин. — Я бы справился с этим слизняком сам, да и смерти он не заслужил.
Взгляд его перешел на замершую Хиану.
— Какая красавица, — прищелкнул языком капитан. — Я, пожалуй, заберу ее себе. Не дело такой прекрасной женщине быть среди этих слизняков.
По его знаку двое схватили все еще замершую в ступоре Хиану, заворачивая ей руки за спину.
И тогда я рванулся вперед. Никто из стоявших позади офицера не успел не то что выстрелить, но даже поднять оружие, а я уже оказался рядом.
Я увидел совсем близко его до странности спокойное лицо и отведенную замысловатым движением за спину руку.
Я и сейчас убежден, что мог бы достать его. И я почти достал его в прыжке, когда мир взорвался вдруг белой вспышкой и все поглотила тьма.
Я с трудом разлепил склеенные кровью веки и, подняв голову, огляделся.
На террасе не было никого. Мебель опрокинута и разбросана, плетеные кресла разломаны. На полу в сторону парапета шел смазанный кровавый след, как будто тащили мешок.
Ощупав голову, я едва не взвыл — пальцы коснулись подсохшей раны.
С трудом я поднялся — сначала на четвереньки, затем на колени и только потом, шатаясь, встал на ноги.
Еле-еле удерживаясь от того, чтобы не застонать от боли, я спустился на второй этаж.
В выставочном зале среди черепков своих последних скульптур сидел, равнодушно их перебирая, старый Стор — лучший ваятель Гоадена.
Лицо его было в синяках, щегольская хламида свисала клочьями.
— Надо же, — пробормотал он, мельком взглянув на меня, — если бы я немного поспешил, то с них уже успели бы отлить бронзовые копии, а вот теперь…
— Что произошло? Где Хиана? — спросил я, еле сдерживаясь, чтобы не заорать.
— Это переворот, что же еще, — словно о чем-то малозначащем сообщил мне Стор, огорченно рассматривая мраморный осколок. — Спаситель народа явился. А Хиана… Хиану увезли эти дикари. Связали и запихнули в грузовик. И ее, и горничных, и девушек с кухни… А сенатора, и Марона, и еще одного… ох, запамятовал его имя… они выбросили в окно… Он еще был жив некоторое время… А дочерей хозяина прямо здесь… а потом — штыками… О, Двуликий, да что же теперь будет?! — Стор закрыл лицо руками, всхлипывая, словно ребенок.
Я спустился в холл.
Там словно порезвилось стадо бешеных обезьян. Мебель была опрокинута и сломана, росписи изрезаны и изрублены, многие панели выломаны и лежали на затоптанном полу среди свежих человеческих испражнений. Особенно досталось изображению богини красоты работы Марона, моделью для которого, как я помнил, послужила Хиана.
Лицо было изуродовано яростными ударами приклада, а в низ живота был воткнут глубоко ушедший в дерево штык-нож.
Потом я удивлялся: почему это я — все-таки не утонченный аристократ-эстет, а как-никак человек из простонародья — ухитрялся жить, углубившись в свое искусство и любовь, не видя окружающей жизни, не замечая, что страна висит над бездной.
Спасителя ждали не только бедные крестьяне Великой Равнины или дикие горцы.
Спасителя ждала вся нация.
Все верили, что если свергнуть глупого монарха, то подешевеет рис и водка, а все злодеи, чиновники-воры и ростовщики-кровопийцы сгинут на каторге. Что больше никто не будет обирать народ и закончится наконец необъявленная война в северных горах, пожиравшая их детей.
Одним словом, что наступит рай на земле. В это верили все, со всей искренностью и надеждой.
Везде на разные лады повторялось и славилось имя Джахандарана, ставшего вождем этого мгновенного и беспощадного переворота.
Как, наверное, десятки и десятки тысяч моих сограждан в те часы, я проклинал последними словами доброту и милосердие императора!
При всем желании он не смог бы ответить, потому что как раз в те часы умирал в беспамятстве в тюремной камере, с тремя пулями в груди и животе.
Должно быть, удар по голове был достаточно силен. Честно говоря, удивительно, что этот убийца с его знанием «тан-торму» не уложил меня наповал.
Окружающее временами двоилось, троилось, краски то тускнели, то виделись нестерпимо яркими, звуки доносились как сквозь вату… Память тоже изменяла. Так, я не помню совершенно, как провел весь тот день. Я не видел ни того, как солдаты Первой ударно-гренадерской бригады захватывали министерства, канцелярии и храмы, ни той жуткой охоты на чиновников, дворян, клириков и просто всех, кто попадался на их пути, которая началась потом, когда, узнав о перевороте, на улицы повалил народ.