Идя сквозь огонь
Шрифт:
Вспомни хотя бы наш поединок, когда мы с тобой познакомились? Я у тебя саблю из рук летучим змеем вышиб, и она упала от нас ровно в десяти шагах!
— Не было там десяти шагов, — покачал головой боярин, — семь, от силы восемь…
— Вот ты Фома Неверующий! — вышел из себя казак. — Словам не внемлешь, так я по-иному докажу свою правоту!..
Бери саблю и становись против меня, как тогда. А я буду выбивать ее летучим змеем! Только держи крепко, мне поблажки не нужны!
Рывком поднявшись на ноги, он достал из сумки свою веревочную снасть. Видя, что друга уже не остановить, Бутурлин встал с коряги и, обнажив клинок, принял боевую стойку.
— Что это вы решили на клинках поупражняться? — вопросил их, возвращаясь с охоты, Харальд. — Лучше дела не нашлось?
— Глядите, какой красавец! — датчанин торжественно поднял над головой пойманного в силки глухаря. — Коли руки чешутся, возьмите в работу сию птицу!
Я ее добыл, а ваше дело — ощипать да изжарить! — ухмыльнулся бывший мореход. — А то надумали мечами звенеть!
— Да мы звенеть и не собирались, — слегка смутился Газда, — просто заспорили с боярином, можно ли саблю из рук врага так выбить, чтобы она на десять шагов улетела.
Я говорю, что можно, а он не верит! Вот я и решил доказать делом, что человеку такое по силам! А ты что скажешь, Харальд? Ты ведь знаешь толк в военном деле!
— Нашли о чем спорить! — укоризненно покачал головой датчанин. — Тут все от силы удара зависит. Коли удар слаб, клинок и на шаг не отбросишь, а от сильного удара он и на дюжину шагов улетит!
— На дюжину — это вряд ли! — усомнился в словах попутчика Бутурлин. — Разве что из рук вышибать будет какой-нибудь Гераклий!
— Что-то не слыхивал я прежде о таком богатыре… — покачал чубом Газда. — Из ваших, что ли, из московитов?
— Из греков древних, что еще до прихода Христова жили, — пояснил ему Дмитрий, — я о нем в одной рукописи читал. Силой он обладал немеренной, из лука стрелял метко.
Однако мощь свою тратил лишь на добрые дела: с чудищами боролся, злодеев разных истреблял. Льва-людоеда, чью шкуру нельзя было ножом пробить, задушил голыми руками.
Еще расправился с гидрой, многоглавой тварью, что, выползая из озера, пожирала целые стада. Отсеченные головы у нее заново вырастали, так Гераклий додумался огнем прижигать обрубки!
— И впрямь умно! — согласился с ним Харальд.
— Однако Гераклий обрел славу не в одних лишь битвах, а и в мирных трудах, — продолжал Дмитрий. — Некий Князь по имени Авгий решил уморить его трудом и посему дал богатырю непосильную работу.
Гераклию было поручено очистить от навоза княжеские конюшни, кои никто не убирал бог весть сколько лет…
— Да, работенка не из приятных! — едко фыркнул, представив себя на месте силача, Газда. — Ну, и как поступил Гераклий?
— Он не стал тратить силы на уборку конюшен, — развел руками боярин, — а отвел воды от ближайшей реки и направил их в загаженные стойла. Вода вымыла оттуда весь навоз, и Авгий был вынужден сполна заплатить герою за труды…
— Что ж, Гераклий умел не только воевать, но и думать! — причмокнул языком внимательно слушавший московита Харальд. — К чему ты нам поведал о нем, боярин?
— К тому, что и нам стоит задуматься о том, как найти татя, похитившего княжну. И уразуметь, кому он служит. Едва ли он выкрал Эву из Самбора, чтобы самому жениться на ней…
— И как мы сие узнаем? — пожал плечами Харальд.
— Сперва нужно дознаться, кто такой похититель. Сие многое прояснит. Ты видел его издали, Харальд. Каков он с виду?
— Тощий, смуглый. Лицо горбоносое, усы, уж не обижайся, Петр, как у тебя…
Вопреки его ожиданиям, Газда не обиделся, напротив, в его глазах промелькнула искорка любопытства.
— Усы, молвишь, как у меня? — живо вопросил он. — А другие приметы у него были?
— Голова бритая тоже, как у тебя, — не стал скрывать правду Харальд, — только вот прядь, что вы, казаки, оставляете посреди головы, на ней не росла.
Да и не могла расти, поскольку макушка татя была выжжена, словно на нее пролили кипящую смолу…
— Или масло… — задумчиво проронил Газда.
— Может, и масло! — пожал плечами датчанин. — Откуда мне знать? Еще ухо у него было разорвано. Но не как у меня. Мне край уха стрела рассекла, а у него мочка раздвоена так, будто из нее силой серьгу вынимали!
— Надо же! — тряхнул головой Газда. — Если он таков, как ты описал, то я знаю, где его нужно искать!
— Знаешь? И где? — оживился Бутурлин.
— Сперва недурно бы узнать, кто он… — с хитрой улыбкой подмигнул ему казак. — Твои ведь слова, брат?
— И кто же он, не томи?! — подался вперед Бутурлин.
— Один из моих бывших братьев! — поморщился, словно от горького питья, Газда. — Все приметы на то указывают…
Помнишь, я сказывал, как много для казаков значат чупер и серьга?
— Все хотел узнать, какой в них смысл, — вмешался в разговор Харальд. — Ладно, серьга — украшение, а прядь на бритой голове для чего?
— Чтобы голову мертвого воина сподручнее нести, было! — лицо казака исказилось в хмурой усмешке.
— Не шутишь? — окинул его недоверчивым взором, датчанин. — Впервые слышу, чтобы кто-либо заботился об удобстве для врага!
— Не для врага, а для друга! — пояснил ему Газда. — Если казак погибал в битве, а тело нельзя было в целости вернуть домой, побратим покойного должен был привезти его родным голову, дабы те могли с ним попрощаться и хоть что-то похоронить…
…-Чего смотришь на меня, как на диво лесное? — горько усмехнулся казак, видя изумление морехода. — Сперва боярин так
глядел, теперь вот ты…
На моей памяти не было, чтобы Вольные Люди подобным образом обходились с мертвецами. Давно сие было, еще до того, как наши пращуры приняли Христову Веру.