Иеремиевы огни
Шрифт:
Сильвис лихорадочно переводил взгляд с Ове на Брутуса и обратно — не над чем было думать, но он всё равно медлил. На лице велька застыла боль — кажется, одно лишнее движение, и его запястье будет сломано, Брутус никогда не щадил своих жертв. Совсем недавно, кстати, Ове тоже заводил подобный разговор, прося Дилана порвать с Брутусом, но на него оказалось достаточно просто прикрикнуть, чтобы он отступился. Здесь же дороги назад не было.
— Ладно, — упавшим голосом сказал Дилан, глядя в сторону. — Я буду дружить только с тобой. Отпусти его.
— Ну наконец-то ты сказал что-то умное! — довольно выдохнул Брутус и освободил Ове из захвата. Дилан так и не понял, из-за этого ли его движения Ове не удержал
— Но-но, не балуй! — аурис погрозил ему пальцем. — Я не нарушал договора. Сказал, что отпущу, вот и отпустил, чем ты недоволен? И кстати, как твой друг, очень не рекомендую тебе за ним лезть. Прикрытие себе тогда будешь придумывать самостоятельно. Если вообще выберетесь…
Дилан беспомощно смотрел в пыльную тьму карьера, поглотившую человека, который, в отличие от Брутуса, был ему далеко не безразличен, и осознавал, что его загнали в угол. Если он сейчас полезет спасать Ове, он автоматически откажется от дружбы с Брутусом, и рано или поздно аурис придумает что-то покруче, чтобы отомстить ему. Если не полезет и тем самым встанет на сторону Брутуса, кто знает, когда тот соизволит позвать на помощь взрослых? А если Ове ранен, а Брутус решит, что пока можно не париться: пусть посёлок поищет, вот веселуха-то?
Что Дилан вообще может-то против него?
— Сам разбирайся, — бросил он Брутусу, решившись, и тот изобразил на лице крайнее изумление. — Ты мне не друг и Ове тоже. Меня здесь не было. И, если что, сыну управляющих поверят скорее, чем племяннику охранника, который вечно его покрывает.
— Это ты к тому, что Ове можно оставить здесь подыхать? — весело уточнил Брутус, указывая пальцем на карьер. Дилан ощерился.
— Я к тому, что не желаю больше иметь с вами ничего общего! А если сдашь меня, я сдам тебя! Так понятнее или на палочках объяснять?
— Какой ты, оказывается, — покачал головой Брутус. — Отлично, тогда, думаю, рано или поздно его найдут. Сам понимаешь, я туда тоже не полезу.
— Мне плевать, ясно?!
Развернувшись, Дилан побежал: Брутус не должен был увидеть, что он плачет — от злости и бессилия. Пока он доберётся до посёлка, аурис уже наверняка куда-нибудь уйдёт и не узнает, что помощь за Ове прислал Дилан.
Но, вернувшись домой, Дилан так и не решился сообщить кому-то о случившемся. Взрослые в принципе куда-то подевались — не все, конечно, можно было поднять на уши их домашнюю учительницу, как всегда сидящую на веранде своего дома, или одного из охраняющих посёлок солдат — куда бы ни пропали старшие, вместе, кстати, с родителями Дилана, их заместители немедленно взяли бы на себя их роль и достали Ове из карьера, пока не поздно. Сильвис чётко осознавал, что не боится в чём-либо признаваться: пусть наказывают за шатание по запрещённым местам, ведь теперь-то Брутус его не прикроет, пусть делают что угодно, лишь бы всё было хорошо.
Он боялся другого — что своими поступками сделает ещё хуже. А может, просто абсолютно безбашенного, не знавшего никаких границ Брутуса. Ове, может, и сам сумеет вылезти, не такой уж там крутой обрыв, да и упал он почти на мягкое всего-то с пары метров. Или, если не вылезет, к вечеру его по-любому хватятся и пойдут искать — в первую очередь, по карьерам…
До конца дня Дилан просидел запершись в комнате собственного дома — ни Ове, ни Брутус так и не появились. С наступлением сумерек вошёл уставший отец и рассказал, что днём на одной из крупных шахт произошёл обвал, под которым захоронило два десятка шахтёров во главе с отцом Ове. Кстати, где сам Ове, не мог он оказаться вместе с отцом там? Побелевший Дилан отчаянно замотал головой: Ове он не видел с утра, но вроде к отцу он не собирался.
Закончив этот короткий разговор, отец ушёл, Дилан, немного повременив, тоже вышел на улицу. Большинство взрослых, очевидно, всё ещё разбирали завалы, некоторые вернувшиеся выглядели подавленно. Сильвис сел у себя на веранде, всего лишь раз посмотрел в конец главной дороги, возле которой и стояло здание администрации, — и увидел медленно бредущих к посёлку Брутуса и Ове.
Дилан вскочил на ноги, не веря своим глазам: Брутус помогал вельку идти, поддерживая его под плечо, и в свете белых фонарей было отлично видно, что он такой же грязный и пыльный, как Ове. Из административного здания им вылетел навстречу отец Дилана — из их негромкого разговора, в тишине посёлка отчётливо слышимого, Дилан понял, что Брутус с Ове якобы ушли гулять в карьеры, где вельк свалился в один из них, и благородный аурис, конечно, достал его оттуда, не бросать же друга в беде! Управляющий так счастлив был узнать, что Ове не оказался под завалом в шахте, что даже не стал ругать их, лишь спешно отвёл в медкрыло. А Дилан молча скрылся в доме.
С тех пор он избегал их обоих: Брутуса из-за страха, Ове — от стыда: за то, что сделал тогда выбор не в его пользу, и за то, что бросил его в карьере. Вельк и аурис отныне везде были вместе, хотя по Ове и нельзя было сказать, что ему это в радость. Но, может, злым он выглядел из-за смерти отца, подтвердившейся к вечеру следующего за завалом дня, и поведения матери, как будто не особо и скорбевшей по этому поводу? Дилан не хотел знать. В отношении Брутуса он был бессилен что-то изменить, потому что в поведении аурис руководствовался явно какой-то нечеловеческой логикой, и не стоило лезть ему под руку.
Спустя две недели Ове, правда, сам пришёл к нему. К удивлению Дилана, он извинялся за то, что не сумел предотвратить произошедшего, и очень просил не ссориться с Брутусом. Теперь почему-то аурис был не против, чтобы его друг, каковым неожиданно стал Ове, общался с кем-то ещё, но своим правом Дилан предпочитал пользоваться как можно реже. Он так и не понял, почему эти двое сошлись, почему вдруг Ове перестал его ненавидеть, почему ему Брутус позволял больше, чем когда-либо Дилану.
Из всей этой истории он вообще понял только одно: от его решений в жизни не зависит ровным счётом ничего. Как бы он ни хотел что-то исправить или просто изменить, будет только хуже. Особенно если дело касается Брутуса. А Брутус был в его жизни всегда — и явно останется в ней до смерти одного из них.
— В общем, я всё это к чему, — подытожил Дилан в чуть ли не стрекочущей тишине комнаты. — Бесполезно с ним бороться. Я, как тогда это понял, так до сих пор и пронёс. Отказался от принятия решений: какой смысл? Когда на наш посёлок напали, я был уверен: это по указке Брутуса за мной пришли. Мать сказала: прячься в подвал, я и спрятался. Зачем трепыхаться? Потом Стас с Игнатом ко мне пожаловали, решили в город отвезти, я только для вида сопротивлялся. Знал, что всё равно всё кончится Брутусом. Конечно, за мной приехали. Брутусу там, в лаборатории, можно было меня даже не запугивать, потому что я и так согласился бы делать всё, что он скажет. Я просто гордый, не пнёшь — не полечу… Хотя против Стаса я, само собой, пытался выступать, хуже Брутуса он не мог быть, как бы ни старался. Когда он взял на себя шефство, я подчинился: ему виднее. Кто я такой, чтобы отговаривать людей от самоубийства?