Иерусалим обреченный (Салимов удел; Судьба Иерусалима)
Шрифт:
– Так вы его знаете?
– В некотором роде.
– Он заплатил наличными. Очень странно для такой крупной покупки. Но, может быть, если вы с ним свяжетесь, он вам продаст?..
– Возможно, - сказал Бен.
В машине они обсудили положение.
– Есть еще магазин в Фолмауте, - начал с некоторым сомнением отец Кэллахен.
– Нет!
– воскликнул Бен.
– Нет!
– нотка истерики в его голосе заставила всех оглянуться.
– А попадем в Фолмаут, узнаем, что Стрэйкер побывал и там, - что тогда? Портленд? Киттери? Бостон? Разве вы не понимаете, что происходит? Он предвидел наши шаги!
– Бен, будь рассудительным, - начал Джимми.
– Разве мы не должны хотя бы...
– Помнишь, что сказал Мэтт? "Не позволяйте себе думать, что раз он не может встать днем, он вам не опасен". Взгляни на часы, Джимми!
– Четверть третьего, - медленно проговорил Джимми и посмотрел на небо, словно не доверяя циферблату. Но часы не ошибались.
– Он нас ждет, - настаивал Бен.
– Он все время видел на четыре хода вперед. Разве можно было надеяться, что он так и останется в благословенном неведении на наш счет? Что он никогда не учитывал возможности сопротивления? Надо ехать немедленно, иначе остаток дня мы можем потратить на спор, сколько ангелов уместится на острие иголки.
– Он прав, - спокойно сказал Кэллахен.
– Пожалуй, лучше нам перестать говорить и начать двигаться.
– Тогда едем, - потребовал Марк.
Джимми быстро выехал со стоянки, чиркнув шинами по тротуару. Хозяин цветочного магазина ошарашенно смотрел им вслед: трое взрослых мужчин, один из которых священник, и мальчик сидят в машине с медицинской эмблемой и орут друг другу что-то совершенно безумное.
Коди подъезжал к Марстен Хаузу со стороны Брукс-роуд, и Дональд Кэллахен, глядя на дом с непривычной стороны, подумал: "Да, он действительно нависает над городом. Странно, что я не замечал этого раньше. Это, должно быть, командная высота - высокий холм над перекрестком Джойнтер-авеню и Брок-стрит. Полный круговой обзор, и город полностью виден. Огромный заброшенный дом при закрытых ставнях как-будто неприятно вырастает, становится саркофагообразным монолитом, воплощением судьбы.
И он вместилище одновременно убийства и самоубийства, то есть стоит на нечистой земле".
Кэллахен открыл было рот сказать все это, но передумал.
Коди свернул, и дом на некоторое время скрылся за деревьями. У поворота на подъездную аллею деревья поредели. "Паккард" стоял перед гаражом, и, останавливая свой "бьюик", Джимми вынул револьвер.
Кэллахена атмосфера этого дома охватила немедленно. Он достал из кармана распятие, принадлежащее его матери, и одел на шею рядом со своим собственным. Ни одна птица не пела в обнаженных осенью деревьях. Длинная сухая трава казалась даже более мертвой и обезвоженной, чем требовало время года, земля выглядела посеревшей и истощенной.
Ступени крыльца нелепо коробились; на одном из столбиков виднелось яркое пятно краски - там, где сняли табличку, запрещающую вход. Рядом со старым ржавым засовом на парадной двери оловянным блеском сиял новый замок.
– Может, через окно, как Марк?
– неуверенно предложил Джимми.
– Нет, - сказал Бен.
– Через парадную дверь. Выломаем, если понадобится.
– Не думаю, чтобы это понадобилось, - голос Кэллахена принадлежал, казалось, кому-то другому. Когда они вышли из машины, он, не задумываясь,
– Именем Бога-Отца!
– крикнул он, и повелительная нота в его голосе заставила всех придвинуться к нему ближе.
– Повелеваю злу покинуть этот дом. Бесы, прочь!
– и сам не подозревая, что собрался это делать, он ударил в дверь распятием, которое держал в руке.
Вспыхнул свет - после все они согласились, что именно так и было, повеяло озоном, раздался резкий скрип, словно взвизгнули в испуге сами доски. Вычурное веерообразное окно над дверью вдруг взорвалось наружу, и в ту же секунду на траву выплюнуло свои стекла большое окно слева. Джимми вскрикнул. Новый замок лежал на досках у них под ногами, искореженный в почти неузнаваемую массу. Марк наклонился к нему и отдернул руку:
– Горячий!
Кэллахен, дрожа, отступил от двери. Он взглянул на крест в своей руке.
– Это самая поразительная вещь в моей жизни, - проговорил он и бросил взгляд на небо, словно надеясь увидеть божий лик, но небо было бесстрастно.
Бен толкнул дверь, и она легко открылась. Он пропустил вперед Кэллахена. В холле священник вопросительно взглянул на Марка.
– Подвал, - сказал тот.
– Надо идти через кухню. А Стрэйкер наверху. Но, - Марк нахмурился, - что-то не так. Не знаю, что. Но что-то не так, как было.
Сначала они пошли наверх, и Бен, хотя и не шел первым, почувствовал укол старого ужаса. Сейчас, почти через месяц после возвращения в Салем Лот, он второй раз увидит эту комнату. Когда Кэллахен распахнул дверь, Бен взглянул вверх... и ощутил вопль в своем горле прежде, чем успел сдержать его. По-женски высокий, истеричный вопль.
Но с потолочной балки свисал не Губерт Марстен.
Это был Стрэйкер. Он висел вверх ногами, с перерезанным горлом, как свинья на бойне. Его стеклянные глаза уставились на них, сквозь них, за них.
Он был обескровлен. До полной белизны.
– Боже правый, - без конца повторял Кэллахен.
Они медленно вошли в комнату: Коди с Кэллахеном впереди, Бен и Марк сзади, прижавшись друг к другу.
Ноги Стрэйкера были связаны вместе. Бену пришло в голову, что поднять мертвый вес Стрэйкера на такую высоту, где его опущенные руки едва касались пола, мог только человек исключительной силы.
Тыльной стороной руки Джимми прикоснулся ко лбу висящего, потом поднял его кисть:
– Он мертв не меньше восемнадцати часов, - и, содрогнувшись, бросил руку.
– Боже мой, какой ужас! Я не могу понять... почему... кто...
– Барлоу, - пояснил Марк. Он смотрел на Стрэйкера недрогнувшим взглядом.
– И конец Стрэйкеру, - проговорил Джимми.
– Никакой ему вечной жизни. Но почему так? Вешать вверх ногами?
– Это македонский обычай, - ответил отец Кэллахен, - вешать врага или предателя вверх ногами, лицом к земле, а не к небу. Таким образом распяли Святого Павла.
Бен заговорил, и собственный голос показался ему старым и пыльным:
– Опять он нас отвлекает. У него сотня фокусов. Пойдемте.