Иерусалим правит
Шрифт:
— Он мог передумать, — сказал я мистеру Миксу.
Он почти не слушал меня.
— Что с Рози? — пожелал узнать он. — Она выпуталась?
Мне показалось, что он чрезмерно беспокоится о судьбе женщины, которую почти не знал. Я не мог понять его тревоги, но я тоже хотел услышать новости о Рози. Неужели эль-Хадж Тами позволит мне думать, будто она предала меня и сбежала, в то время как на самом деле ее поймали и ей просто пришлось отдать мою сумку?
Насколько я понимаю, мисс фон Бек — больше не гостья паши, — холодно заметил я Хаджу Иддеру, который потирал лоснящиеся щеки, как будто тюремная блоха заползла в складки и укусила его в том месте, куда он никак не мог дотянуться.
— Мисс
Но он не сказал мне, что она мертва. Он сказал мне, что она свободна. Я верил в свой самолет. Я был счастлив. Я передал все мистеру Миксу.
— Это означает вот что: он не может утверждать, что она никому не расскажет о происходящем тут с нами, — заявил он. — Теперь они попались, Макс.
Его радость показалась мне глупой и нелепой. Он подмигнул Хаджу Иддеру. Он усмехнулся. И визирь через несколько мгновений улыбнулся в ответ. Потом Хадж Иддер захихикал. Напряжение исчезло. Теперь все мы просто ожидали чего-то. Хадж Иддер вежливо сказал:
— Меня весьма взволновали ваши похождения в «Асе из асов», сай Питерс. Глория Корниш — настоящая красавица! Я вам завидую.
— На самом деле она — моя жена, — сказал я. — Мы поженились несколько лет назад в России. Теперь она с нетерпением ждет моего возвращения в наш голливудский особняк. Она и наши дети. Я рад, что вам понравился «Ас». Мой дядя, президент Гувер [725] , всегда говорил мне, что этот фильм — один из его любимых.
725
Герберт Кларк Гувер (1874–1964) — президент США с 1929 по 1933 год.
Мои замечания не удивили и не встревожили Хаджа Иддера — напротив, они, кажется, подтвердили некие его предположения.
— И как все это раздуют газетчики! — провозгласил мистер Микс, который не оставлял попыток вмешаться в разговор.
Я велел ему сохранять спокойствие. Рассуждения о газетах могли показаться нелепыми и ненужными угрозами. Я заверил Хаджа Иддера, что эль-Глауи был хорошим и щедрым хозяином. Я очень огорчен, если какие-то мои действия причинили паше неприятности. Я с разрешения визиря протянул руку к своей сумке и вытащил спрятанное там золото. Это теперь мне не нужно, сказал я; не будет ли Хадж Иддер так любезен взять его и использовать по своему желанию для любого благочестивого дела?
Он принял деньги с обычным изяществом. Он сказал, что Аллах благословит меня и, без сомнения, возблагодарит. Это — все, о чем я молюсь, ответил я.
— И я, сай Питерс. Мы оба избежали бы этих затруднений, если бы могли. К сожалению, я не в силах освободить вас. Все зависит исключительно от вашей воли. Естественно, я уважаю ваш отказ; с равным уважением я принял бы ваше согласие. Все это — дело принципа, а мы оба, хвала Аллаху, принципиальные люди.
— Воистину, — подтвердил я, — и добрые последователи Пророка, которые, надеюсь, увидят, как в мире вершится правосудие.
— Воистину.
Наступила еще одна пауза, во время которой мистер Микс ворчал и вертелся в оковах, говоря, что он скорее сядет на электрический стул в Синг-Синге [726] , чем согласится еще минуту слушать весь этот бред. Он спросил, что, черт побери, происходит. Я на жаргоне бродяг ответил ему,
Я сделал паузу.
— Я прежде всего рассчитываю на правосудие, — сказал я наконец, к явному удовольствию Хаджа Иддера.
726
Синг-Синг — тюрьма с крайне жесткими порядками в США.
— Мне подадут все необходимое, — произнес он и тут же хлопнул в ладоши.
Стоявший, очевидно, где-то неподалеку старый слуга принес поднос с чернилами, ручкой и пергаментом. Меня на миг посетила нелепая мысль: мое обвинение в адрес юного Фроменталя будет напоминать какую-то монашескую рукопись, но все, что мне пришлось сделать, — сочинить небольшой текст. Я опустился на колени на подушке, подложенной слугой, и, пока он придерживал поднос, начал писать мягкой перьевой ручкой. Я не обращал внимания на бессвязные вопли мистера Микса, доносившиеся сзади. Он бормотал проклятия и пытался разорвать оковы. Бедный чернокожий начал терять самообладание. Возможно, он думал, что я предаю его.
Закончив, я оставил документ неподписанным.
— Я его подпишу, когда я и мой слуга будем освобождены, вместе с моим багажом и фильмами, — сказал я. — На станции.
Хадж Иддер вздохнул с облегчением; он выглядел как человек, на глазах которого дорогой друг принял разумное решение и избавился от опасности.
Визирь забрал золото и подписанный портрет, и я начал уже подозревать какую-то нечестную игру, но десять минут спустя вошел явно взволнованный охранник в грязной джеллабе; он нес большой мешок, в котором, очевидно, лежали пленки с моими фильмами. Бросив мешок на пол и отомкнув огромными ржавыми ключами наши кандалы, он зажег сигарету. Потом он впился в нас взглядом, словно это мы были повинны в его затруднениях, и, ссутулясь, удалился, проклиная грязных неверных. Дверь клетки оставили открытой, но мы не увидели в этом ничего особенно необычного. Без разрешения мы не могли выйти из тюрьмы, а надзиратели славились такой суровостью, что немногие осмеливались подползти к двери хоть на дюйм, уже не говоря о выходе в общий коридор.
Час спустя снова появился Хадж Иддер. Он принес тяжелые джеллабы, чтобы прикрыть остатки нашей одежды. Также он отдал строгие приказы прежнему охраннику, выражение лица которого очень быстро менялось — от огорчения к ужасу и потом к принятию. Затем араб с угрюмым негодованием повел нас по ступеням и остановился у двери, ведущей в лабиринт переходов, по которому нас сюда притащили. Хадж Иддер крикнул снизу по-французски:
— Когда мой хозяин вернется, он будет сердит. Он обязан наказывать тех, кто трогает его женщин. Поэтому вы оба приняли мудрое решение — удалиться из Марокко как можно скорее.
— У нас нет автомобиля, — сказал я. — И самолета нет. У нас, кажется, были билеты на поезд, но…
— Как вы уедете, мне совершенно не интересно, — небрежно проговорил он.
— И вас не накажут за то, что вы нам помогли? — спросил я упитанного негра. — Может, вам тоже стоит уехать?
Хадж Иддер успокоительно улыбнулся. Он указал на нашего проводника, который явно не понимал ни слова.
— Что Глауи узнает, а что не захочет узнавать, — это его дело. Но вам не следует бояться за меня. Какую-то неверную собаку накажут, чтобы честь моего господина была удовлетворена. Собаку станут пытать и казнят, тем все и кончится. Если, конечно, вы к тому времени уже окажетесь на пути в другую страну. — Он отдал резкий приказ охраннику, и тот уныло забросил мешок на спину.