Иерусалим правит
Шрифт:
Коротко отдав честь, он вернулся на мостик.
Миссис Корнелиус осталась недовольна. Она обвиняла меня в том, что я приложил недостаточно усилий, чтобы найти человека. Она напомнила: мистер Микс спас мне жизнь. И как, вопрошала она, я отплатил другу? Я рассказал, что сделал все возможное. Я был уверен, что мистер Микс найдет способ присоединиться к нам в Александрии или, вероятно, даже в Танжере, если он не вернется и не передаст никаких сообщений до нашего отплытия. Лично я все еще чувствовал, что он вернется, возможно, пристыженный, возможно, слегка хмельной, возможно, с тщательно продуманными оправданиями, — до того как мы отчалим. Но я оказался неправ. Когда на «Надежде Демпси» подняли якорь и нос корабля рассек мрачные волны, мистера Микса в нашей компании не было.
Только поздно ночью, когда я присоединился к капитану Квелчу в его каюте, он сообщил просто сокрушительные новости. Один из наших кинопроекторов был украден — несомненно, во время переполоха из-за мистера Микса, пока мы преследовали его по базару; и что еще хуже — исчезли почти все коробки с фильмами — все приключения «Аса» Питерса. Только они фактически и доказывали мой актерский успех в кино! Воры украли единственные вещи, которые им показались ценными.
— Бог знает, что они с ними сделают.
Капитан сообщил полицейским о краже. Они заверили его, что определят местонахождение преступников и сохранят наши фильмы и оборудование. Полицейские дадут телеграмму, как только у них будут какие-то новости.
— Не волнуйтесь, старина. Они всплывут на Бэб-Марракеш завтра, и полисмены наверняка их отыщут.
Его искренняя уверенность меня убедила.
Успокоив стенающую Эсме, принеся ей ночник и лауданум и расставшись с миссис Корнелиус, которая так и не смирилась с исчезновением мистера Микса, я просто изнемог. Я тоже сожалел, что лишился такого верного спутника, но, возможно, подобные утраты мне были знакомы лучше, чем всем прочим. И я научился переживать их в тишине, отвергая само существование утраченного и изгоняя все воспоминания о нем. Я переносил потерю своих фильмов со стоическим спокойствием, которому мог бы позавидовать даже Квелч.
Нам обоим нужно было о многом подумать. Мы решили не рассуждать о судьбе мистера Микса или о судьбе моих фильмов, пока у нас не появится каких-то новых сведений. Вместо этого я слушал рассказы капитана Квелча о его приключениях на Золотом Берегу [261] перед Первой мировой, в результате которых он стал хозяином белой девочки не больше тринадцати лет от роду.
— Эту немку покупали и продавали несколько раз после похищения — а похитили ее где-то в Конго, когда ей исполнилось семь. Ее отец руководил бельгийской горнодобывающей компанией. К счастью, я немного говорил по-немецки, и она, казалось, очень обрадовалась и растрогалась, услышав знакомые слова. Она была прекрасной малышкой и с богатым опытом, как вы можете догадаться. Я вскоре призадумался, оставить ли ее себе, или сообщить родственникам и потребовать причитающуюся награду. Но эта затея, увы, не удалась. Все ее близкие умерли, так что пришлось ей остаться со мной. Я наслаждался ее обществом почти целый год. — Он плеснул в стаканы еще немного коньяка, а я развернул бумажный пакет с нашим кокаином. — Как нажито — так и прожито, да, Макс? Я, к несчастью, решил перебраться на Яву. Она подхватила что-то диковинное и неизлечимое внутри страны, когда я работал на реке неподалеку от Пурвакарты. Мне пришлось оставить ее с какими-то монахинями в Бандунге [262] . Я часто думаю, что с нею сталось.
261
Золотой Берег — колония Великобритании, ставшая впоследствии независимой Ганой.
262
Пурвакарта, Бандунг — города в провинции Западная Ява, Индонезия.
Мы сошлись на том, что les femmes — прекрасная слабость, которой, явно или нет, мы оба будем всегда потворствовать. Мне пришлось признать, что Эсме, при всем моем восторге и восхищении, иногда своими капризами доставляла больше неудобств, чем радости. И все же что я мог поделать? Я неизменно был рабом женщин. Капитан Квелч увидел это свойство моей натуры и поделился со мной собственными романтическими воспоминаниями. Он обладал спартанским благородством, греческим стремлением к безупречности, спокойствию и равновесию во всем, терпимостью к любым путям, на которые ступали люди в поисках духовного и чувственного совершенства; капитан всегда отличался любопытством и поистине исследовательскими склонностями, он всегда находил нехоженые дороги — таким же мне казался и Коля, особенно в наши петербургские дни. Возможно, мой новый друг, как и Коля, воплощал византийский, а не римский идеал.
— Dux femina facti! [263] — С этим философским замечанием старый морской волк склонился к своей порции «снежка». — Мать предупреждала, что женщины доведут меня до погибели. Но я навсегда останусь неизлечимым романтиком, друг мой.
И я снова отметил, в сколь многих отношениях капитан Квелч стал моей настоящей родственной душой.
Глава девятая
Грамотность — наш самый ценный дар, источник памяти и мифа; источник всего, что мы теперь называем цивилизацией, и средство, которое помогает нам сохранить здравый смысл. Это способ связи Прошлого и Настоящего; через него мы постигаем мир и всю вселенную. Здесь, в Средиземноморье (где я несколькими годами ранее родился заново), 18 декабря 1925 года, всего за месяц до своего вступления во вторую четверть века, я постиг истинное значение грамотности, попытавшись вообразить эмоции первого человека, осознавшего возможности письменного слова!
263
Возглавляет женщина бегство (лат.). Публий Вергилий Марон. Энеида. I.364. Пер. Сергея Ошерова.
Поднявшись рано, я чувствую некое беспокойство, потому что устал от стонов Эсме, доносившихся с другой стороны двери, которую она требует закрывать («На случай, если ты увидишь, как меня тошнит. Я этого просто не вынесу»), но ощущаю некое приятное волнение, когда хватаюсь за сверкающие медные поручни и поднимаюсь по трапу. Все собрались на шлюпочной палубе. Море тревожного синего цвета, облака становятся белее и белее и превращаются в нити тающего тумана, а из-под черного корпуса «Надежды Демпси» взлетают желтые брызги. Мы еще не прибыли в рай, но наконец входим в его врата, между Гибралтаром по левому борту и Марокко по правому, и огромное золотое солнце возносится перед нами, словно счастливое предзнаменование, готовое, кажется, освободить армии золотых существ, настолько ярких, что их не сможет вынести незащищенный человеческий глаз; они уничтожат атлантический холод и поднимут наше настроение, так что даже стоны ласкаров, идущих работать, покажутся воплощениями восторга. Капитан Квелч выходит из своей каюты выбритый и под скрип распахнутой двери поет древнюю монашескую заунывную песнь.
‘Ad conflingendum venietibus undique Paenis, Omnia cum belli trepido concussa tumultu Horrida contremuere sub altis etheris auris; In dubioque fuit sub utrorum regna cadendum Omnibus humanis esset, terraque marique [264] .Этот сюжет был мне близок и тогда особенно подходил к ситуации, ведь мы проплывали менее чем в трех милях от призрака старого Карфагена. Сейчас я понимаю, что призрак Карфагена смеялся у меня за спиной, когда мы смотрели на белые и зеленые террасы огромного порта, который финикийцы назвали Тингис три тысячи лет назад, до того, как их языческую империю сокрушил мстительный Рим. Мне казалось, что это место символизировало все лучшие качества древнего мира, объединенные с прекраснейшими чертами мира нового. С такого расстояния Танжер выглядел великолепным образцом современного цивилизованного города. Вы можете сказать, что Танжер был иллюзией, но я предпочту назвать это видением. Прошло некоторое время, прежде чем мне открылась реальность, оказавшаяся мерзкой и ужасающей. А пока я отдыхал душой, созерцая серебристое совершенство — город, окруженный кипарисами, тополями и пальмами, ряды плоских крыш, над которыми иногда возносились золотые купола мечетей, или ярко-синие летние дома каких-то сеидов, или благородные зеленые штандарты королевской фамилии; и все это украшали природные драпировки — пурпурные, алые и ультрамариновые — густые папоротники и виноградные лозы, кусты, травы и блистательные сосны. Город простирался над нами на семи холмах, воплощая мечту римлянина о спокойствии и мечту христианина о небесах, возвещая новый мировой порядок.
264
Искаженная цитата из поэмы Лукреция «О природе вещей». III. 833–837. Пер. Федора Петровского. Речь о второй Пунической войне (конец III века до н. э.) между Римом и Карфагеном.
При нападении войск отовсюду стекавшихся пунов, В те времена, когда мир, потрясаемый громом сражений, Весь трепетал и дрожал под высокими сводами неба И сомневалися все человеки, какому народу Выпадут власть над людьми и господство на суше и море.Владение Франции, Англии и Испании, Танжер мог однажды стать местом, которое явилось мне в той первой мечте. «Надежда Демпси» останавливается в пылающем утреннем тумане, чтобы бросить якорь поблизости от города, там, где грязные коричневые и оранжевые моторные катера носятся взад и вперед между пароходами и причалом.
Круизный корабль словно стряхивает белую пену — пассажиры забираются в эти катера (единственный способ достичь берега), а следующее за ними суденышко нагружено только чемоданами и коробками; дальше виднеются волны белого хлопка и персиковых кружев — группа немецких леди с розовыми зонтиками от солнца и в вязаных перчатках несется по пенной воде, чтобы пару недель пофлиртовать с экзотическим миром. Глядя в бинокль капитана Квелча, я слежу, как другие туристы высаживаются на причал, чтобы направиться прямиком в Фес и Рабат, а солдаты, прежде всего из испанского Иностранного легиона, обеспечивают их безопасность, но, думаю я, не душевное спокойствие. Ничто не защищает их от орд маленьких мальчиков, продавцов хлама, торговцев коврами, насмешливых поставщиков таинственных влажных сладостей, скрытых от солнца твердой коркой черных жуков, которых я принимал за изюм, пока они не зашевелились.
— Odi profanum vulgus et arceo [265] . — Капитан Квелч присоединяется ко мне, прихватив бинокль, чтобы осмотреть порт. — Однако это — наш последний шанс пополнить запасы. — Мы извели довольно много lе poudre [266] за минувшие несколько ночей.
— Тшетыре полпинты в «Магпай и Стамп» [267] — а ну-ка! И парочку рома для бодрости духа! А с фаршем пирог прехорош, красив он и красен, как ни возьмешь! А потшему, а потшему? Все потому, тшто нитшего я не теряла. Ведь если кушать хорошо, и думать хорошо, и радовать себя истшо, истшо, истшо, тогда Ерусали-и-им — тшертовски мало! — Миссис Корнелиус, развеселившись, прогуливается по палубе, уверенно и профессионально напевая песню, которую она всегда вспоминает, когда хочет, по ее словам, набраться до чертиков; она тычет пальцем, указывая на стоящих в доке ослов.
265
Противна чернь мне, чуждая тайн моих (лат.). Гораций. Оды. III, I, 1. Пер. Николая Гинцбурга.
266
Порошок (фр.).
267
«Магпай и Стамп» — один из старейших пабов в Лондоне; работает до сих пор.