Иерусалим правит
Шрифт:
— Можешь привести Перл, она — такая девчонка…
— Я скучаю по швейцарочке моей…
— Я — шейх Аравии, и это видит мир!
Когда мы пытаемся танцевать чарльстон под музыку «Савой орфеанс» [283] , Эсме входит в салон и останавливается вдалеке от нас, ожидая, пока танец кончится. Миссис Корнелиус принимается хихикать.
Я вздыхаю:
— Что такое, моя драгоценная?
— Я надеялась сойти на берег, — говорит Эсме, — чтобы сделать покупки. Мне нужна подходящая одежда. И другие вещи. Женские…
283
«Савой орфеанс» — британский ансамбль танцевальной музыки 1920-х гг. С 1923 по 1927 год выступал в лондонском отеле «Савой».
— Не надо волноваться, дорогуша, — отзывается миссис К. — У меня тселый тшертов тшемодан этих штутшек. Тебе не следует так тшертовски переживать. Я свои размеры знаю.
— Мне нужны собственные вещи, а не чужие, — по-английски бормочет Эсме, уставившись в пол.
— Как хотшешь! — Миссис Корнелиус качает головой и опускается в тростниковое кресло.
Я сурово смотрю на суженую — не следовало отвергать дружеский жест. В присутствии обеих женщин я чувствую себя неловко. Возможно, я вызываю у них ревность.
— Мы высадимся на берег уже через несколько дней. — Я надеюсь успокоить ее. — В Александрии. У них есть английские магазины. Там есть даже «Уайтли» [284] , по крайней мере, я об этом слышал.
— В Танжере есть французские магазины, — заявляет она. — Есть «Самаритен» и «Базар Нюрнберг» [285] .
— Затшем тебе нужны фритсевские штанишки? — Миссис Корнелиус подходит к проигрывателю, чтобы поставить новую пластинку.
Сейчас полдень, и здесь просто невыносимо жарко.
284
«Уайтли» («Уильям Уайтли лимитед») — крупная британская компания розничной торговли.
285
«Самаритен» — крупный универмаг в Париже, расположенный неподалеку от Лувра. «Базар Нюрнберг» — сеть немецких магазинов одежды.
— Боюсь, одних не хватит на всю поездку, — пытается сострить Эсме. Но соревноваться с моей старой подругой она не может.
— Да они на тебе и минуты не держались.
Эти препирательства не ограничились женской болтовней. Практически все собравшиеся на борту (кроме прибывших из Южно-Китайского моря) внезапно начали ссориться друг с другом. Я с нетерпением ждал остановки в Александрии, где мы сможем сойти с корабля; всем нам, темпераментным людям, уже не придется так часто контактировать друг с другом. О. К. Радонич, обычно такой благодушный, отказывался садиться за стол с остальными членами съемочной группы, Шеф Крэмп превратился в унылого затворника, Грэйс полюбил ласкара и больше не уделял внимания Эсме. Только мы с капитаном Квелчем (возможно, потому, что у нас было так много общего) оставались спокойны. Мне действительно хотелось порадовать любимую, но чаще всего ей не требовалось то, что я мог предложить. По крайней мере, наши разногласия с миссис К. прекратились, хотя пару раз она в шутку интересовалась, сколько мы с Квелчем выручили за «большого парня». Я очень надеялся получить телеграмму от капитана Фроменталя с сообщением, что мистер Микс жив и здоров. Еще сильнее я надеялся услышать, что обнаружены мои фильмы! Сравнительно недавно второй помощник капитана, Болсовер, начал делать аккуратные заметки в блокноте вроде тех, которые обычно носят полицейские. Он, казалось, готовил своеобразный отчет. Я наблюдал за ним по вечерам, когда все остальные развлекались. Усевшись в углу, он записывал, сколько джина капитан выпивал с пассажирами, сколько виски бармен выдавал привилегированным клиентам. Я думаю, что Болсовер собирался сообщить хозяину о Квелче и обо всех остальных, но я не был уверен, что Голдфиша заинтересуют подобные мелочи. В конце концов, наша небольшая картина не стоила и малой доли того, что ранее потратили на «Бен-Гура», прежде чем съемки перенесли в Голливуд и построили декорации в Бербанке [286] . Поскольку почти все мы работали по контрактам, расходы были очень малы, успех же картины мог компенсировать некоторые крупные провалы, беспокоившие тогда мир кино. «Искусительница пирамид», как мы теперь называли фильм, должна была не просто иметь успех у публики, но и произвести положительное впечатление на пресыщенных критиков. Я предполагал, что Вольф Симэн сделал на этот фильм ставку. Его излюбленные «сатиры на джазовых деток» стали немного утомительными, а исторические зрелища, особенно связанные с Востоком, вошли в моду. В этом отношении, по крайней мере, нам ничто не угрожало. Голдфиш хотел, чтобы его корабль оказался как можно дальше от американских берегов, и, я полагаю, примерно то же касалось и Симэна, ставшего еще одним сомнительным иностранцем вроде Мориса Метерлинка [287] . Действительно, было почти невозможно сочувствовать шведу. Он сочетал скандинавскую веру в возвышенные идеалы с тевтонской агрессивностью — эта смесь, без сомнения, сделала Екатерину Великую неповторимой женщиной. К сожалению, у Вольфа не было ни внешних данных, ни очарования императрицы.
286
Фильм «Бен-Гур» начали снимать в Италии, а закончили в Калифорнии, но не в городе Бербанк, а в Калвер-сити.
287
Метерлинк родился в Бельгии и сохранял за собой бельгийское гражданство, но большую часть жизни провел во Франции.
Я без малейших затруднений позаимствовал на несколько часов блокнот Болсовера и поделился его содержанием с капитаном Квелчем. В удивительном списке преступлений даже обнаружились намеки на противоестественные действия ласкаров и членов съемочной группы — этого, насколько я знал, Квелч старался не допускать. («Ласкар-содомит — ленивый ласкар» — таков был его девиз.)
Потом в воздухе внезапно пахнуло розами — Эсме бросилась вон из салона, а Симэн уныло посмотрел вперед, на нос корабля. Я хотел было последовать за Эсме, чтобы успокоить ее, потому что знал: она очень расстроилась, когда я запретил ей сходить на берег. Но в таком капризном настроении она предпочитала одиночество. Миссис Корнелиус исполняла «Роз-Мари» [288] , вторя замечательной записи Оскара Лаверна; она смотрела в иллюминатор на ровные ряды домов Танжера и раздумывала о том, не получил ли капитан Квелч каких-нибудь известий о мистере Миксе. Мне не очень-то хотелось затрагивать эту тему, но пришлось разуверить подругу (поскольку я хорошо знал, какова истинная цель экспедиции капитана Квелча — пополнить наши запасы shney [289] ).
288
«Роз-Мари» — популярная американская оперетта (1924).
289
«Снежок» (идиш).
— Он же не пойдет сразу в полицию, — сказал я.
— Купит себе мальтшика, да? И попросит, тштоб ты ему пятую тотшку прощупал, а, Иван?
И по сей день миссис Корнелиус отказывается говорить мне, что тогда имела в виду, но дрожит от смеха всякий раз, когда я вспоминаю об этом. Меня приводит в замешательство, что в некоторых случаях она удивительно откровенна, а в других — выражается очень туманно. Я думаю, она хочет пощадить мои чувства, но ей-то уж следует знать, что я всегда предпочитал горькую правду разным недомолвкам, как бы успокоительны они ни были. Пусть я из-за этого чувствую себя хуже многих других людей — что ж, зато я настоящий реалист.
Тогда в качестве ответа миссис К. указала на местный катер, краска на котором отслаивалась, как кожа прокаженного, — моторка мчалась по бурному морю к «Надежде Демпси». Возле румпеля стоял, очевидно, хозяин катера, местный житель в грязном свитере и помятой феске; капитан Квелч сидел в центральной части суденышка, бок о бок с молодым человеком, который носил экстравагантный костюм и широкополую кремовую шляпу; левый рукав его одеяния выглядел несколько странно. Пассажиры сидели спинами ко мне. Я был заинтригован. Капитан Квелч ничего не говорил о том, что собирается привезти гостя.
Я вышел на палубу, чтобы приветствовать их, когда они взбирались по трапу. Шляпа молодого человека скрывала его лицо до тех пор, пока он не приблизился ко мне. Пассажир снял темные очки и убрал их к себе в карман, а потом с улыбкой протянул мне загорелую руку. И вот — это был он собственной персоной, столь же красивый и уверенный в себе, как и прежде! Я не верил глазам. Я разрыдался.
— Но твоя рука! — Я не мог не заметить пустой рукав. — Что случилось?
Он на несколько секунд нахмурился.
— Был обстрел в Одессе. Меня ранили. Потом задели, когда я пытался добраться до судна. Никогда не узнаю, кто именно забрал мою руку — красные или белые! Возможно, и те и другие. — И он пожал плечами, как в старые беззаботные времена, пробудив великое множество замечательных воспоминаний.
Да, это был тот самый Шура, которого я считал мертвым, убитым красными казаками. Это был мой кузен, мой прежний наставник и приятель из Одессы, с которым я поссорился по пустячному поводу, из-за обычной маленькой шлюхи с Молдаванки. Все дурное давно позабылось — и теперь моя душа пела от радости! Я обнял его! Поцеловал! Прижал к себе его высокое сильное тело — и заплакал снова! Шура вернулся ко мне! Этого было достаточно, чтобы вернулся и весь мой прежний оптимизм. Шура, друг моего детства! Мне хотелось так много ему рассказать и в ответ услышать столько историй!
— Надолго ли ты останешься с нами?
— До Триполи! — Шура был так же взволнован, как я.
Слезы бежали по его щекам, и он смахивал их с углов полных губ уцелевшей рукой и одновременно смеялся над моими собственными слезами.
— Маленький Макс Гетман. Я слышал, ты теперь кинозвезда. Делаешь разные чудесные вещи. Ты говорил нам, что прославишься. Нам надо было тебя послушать, a? Le plus fameux des chics types! [290] Ванда была тебе лучшей подругой, знаешь ли. Она предсказала тебе большое будущее. Ты хорошо выглядишь, mon joli bagage [291] .
290
Самый знаменитый из шикарных типов! (фр.)
291
Мой милый увалень (фр.).