Иерусалим
Шрифт:
Герман засмеялся:
— Ну да — как ты любишь Жерара де Ридфора!
— Существует и невозможное, — сказал Раннульф.
— Стало быть, ты продолжаешь упорствовать в своём грехе; ну а я упорствую в своём. — Герман поднялся: до начала вечерни ему надо было кое-что сделать.
— Я исповедуюсь тебе, — сказал он. — Когда возникнет нужда.
Раннульф сохранит исповедь в тайне. Если грех Германа — то, что Герман замыслил, — станет известен общему собранию, он окажется в серьёзной беде. За спиной прецептора, в амбулатории,
ГЛАВА 8
Зима — время сражений; летом жара, сушь и недостаток провианта держат воинов дома. Так что лето после Рамлеха было тихим. Потом — в сентябре, в праздник Зачатия, — магистр тамплиеров отправился к королю и сообщил ему, что Саладин вновь собирает армии и что наиболее вероятной точкой его удара будет большой новый замок Частелет, который король возводил у Брода Иакова на Иордане, к северу от Тиверианского озера.
— Тогда я призову своих рыцарей, — сказал король, — и приготовлюсь сам. Мы должны усилить гарнизон в Настелете.
— Сир, — отвечал Одо де Сент-Аман, — мы уже послали туда пятьдесят наших братьев. Ими предводительствует маршал, Жерар де Ридфор.
Одо де Сент-Аман привёл с собой в королевский чертог десяток рыцарей, дабы сделать свой визит более величественным. В первом ряду почётной стражи стоял Раннульф. Руки его лежали на рукояти меча, мысли были жестоки и мстительны.
Он узнал о намерениях султана через своих людей на базаре; он принёс эту весть на общее собрание — и там, перед всеми, с помощью доброй половины рыцарей Жерар де Ридфор надменно, как император, отобрал у него этот поход. Теперь маршал скакал к Броду Иакова, а Раннульф стоял, безымянный, среди простых воинов, дожидаясь приказа, что и как делать.
На собрании он вышел из себя, кричал на де Ридфора и Одо, едва не обнажил меч. Униженный, он укрылся в затенённом конце трапезной, покуда магистр не вызвал его вперёд, и снова получил публичную выволочку. Руки его тряслись до сих пор. Он так стискивал рукоять меча, что пальцы свело болью. Стоявший рядом с ним Герман де Монтойя бросил на него косой взгляд.
— ...Мы пошлём к графу Триполитанскому, дабы уведомить его об этом и испросить подмоги.
— Это принцесса? — шёпотом спросил Герман.
Погруженный во мрак своего гнева, Раннульф, не подумав, поднял глаза и совершил ошибку — взглянул на неё. Он тут же потупил взгляд.
— Да.
Тонкая, в голубом платье, волосы распущены по плечам, как у девушки...
— Интересно, — заметил Герман, — что она здесь делает? Не очень-то это место подходит для женщин.
Раннульф что-то проворчал. Он больше не смотрел на принцессу. Взгляд его был прикован к выложенному плитками полу. Но поражение на общем собрании стало вдруг совсем не таким важным.
Он видел её лишь дважды, оба раза мельком. Теперь он боролся с желанием поднять глаза и уставиться на неё.
— Мы пошлём также и к Кераку, — говорил тем временем король. — Надо оповестить и его.
— Мало от этого будет проку, — пробормотал Герман.
— Ты слишком много болтаешь, — сказал Раннульф.
— Перестань бередить свои раны. Де Ридфор ничего не сможет сделать, пока не подойдут остальные.
— Ты офицер, — сказал Раннульф. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Он прикрыл глаза.
— Эй, чем это ты занимаешься? — тихо засмеялся Герман. — Молишься, что ли? Аудиенция окончена.
Рыцари повернулись и по двое двинулись из зала вослед за магистром. Раннульф шёл опустив голову и потупив глаза.
— Знаешь, — сказал Герман, когда они вышли из зала, — в этот поход я иду с вами.
— А, так ты решил-таки отправиться за своим французским мышонком?
Герман пожал плечами.
— Нужно же мне время от времени проветриться. Я соскучился по походам. Ну идём же, не застревай!
— По-моему, это глупость, Сибилла, — сказала графиня де Куртенэ, — всем глупостям глупость.
— Да, ты это уже говорила, и не единожды. — Сибилла помогла матери усесться в носилки. Двор был полон клади и слуг, грузивших эту кладь. Мужчины уходили на войну, а все придворные дамы отправлялись туда, где безопаснее, — в Аскалон, в Акру и другие города на побережье. Агнес устроилась в носилках, отодвинула занавески, чтобы не мешали разговаривать с дочерью. Сибилла облокотилась о край носилок.
— Если ты попадёшь в руки сарацин, — сказала Агнес, — уж лучше бы тебе умереть.
— Мы не потеряем Иерусалим, — ответила Сибилла. — Но, если всё же случится невозможное и я окажусь на пути орды воющих магометан — клянусь, матушка, я брошусь на меч.
Лицо матери исказилось от раздражения.
— Ах, детка, ты ни в чём не уступишь мне, не так ли?
— Ты, кажется, готова два дня протрястись в носилках, — усмехнулась Сибилла, — ну а я предпочту оказаться в сарацинском гареме. Вот и Бодинет.
Малыш вышел из дворца и семенил через переполненный двор, цепляясь за руку няни.
Агнес наклонилась вперёд, изогнув шею; она звала мальчика и махала рукой. Сибилла шагнула прочь, подальше от выражений бабушкиного восторга, и мать протянула руку, чтобы удержать её, и снова заглянула ей в лицо.
— Если передумаешь — приезжай ко мне в Аскалон. А если понадобится передать что-то личное и тайное — в Нижнем Городе есть купец по имени Абу Хамид. Он передаст мне весточку. Только будь осторожна — он работает также и на тамплиеров. — И она вновь принялась манить к себе юного принца, протягивая к нему руки. Даже в шуме толпы Сибилла различила его радостный вопль.