Иерусалим
Шрифт:
— Ты увидишь, Гертруда, что в тебе теперь снова проснется любовь к Ингмару. Ты долго сердилась на него за то, что он обманул тебя, но теперь, когда ты его простила, ты снова полюбишь.
Он замер, ожидая ответа, но Гертруда молчала.
— Было бы ужасно, если бы ты не полюбила его, — продолжал Бу. — Подумай, что он сделал для тебя. Он даже предпочел бы остаться слепым, чем вернуться без тебя на родину.
— Да, было бы ужасно, если бы я не полюбила его, — сказала Гертруда едва слышно. До этой самой минуты она верила в глубине сердца, что не может
Оба они заговаривали о том, что пора идти домой, но продолжали сидеть на своих местах, пока Карин Ингмарсон не вышла и не позвала их:
— Ингмар просит вас обоих зайти к нему.
Пока Гертруда и Бу разговаривали у ворот, Карин была у Ингмара. Она передавала ему поклоны для оставшихся на родине и вела с ним очень длинный разговор; было ясно, что она что-то хочет сказать Ингмару, но все не решалась заговорить.
Наконец она медленно произнесла таким равнодушным тоном, что каждый знавший ее мог понять, что только теперь она и заговорила о самом важном:
— Пришло письмо от Пера, брата Льюнга Бьорна.
— Вот как, — произнес Ингмар.
— Должна признаться, что была несправедлива к тебе, когда мы разговаривали у меня в комнате сразу после твоего приезда.
— Оставь, ты сказала только то, что считала нужным.
— Нет, теперь я знаю, что у тебя была веская причина желать развода. Льюнг Бьорн пишет, что Барбру — дурная женщина.
— Я никогда не говорил ни одного дурного слова о Барбру.
— Говорят, что в Ингмарсгорде есть ребенок.
— Сколько времени ребенку?
— Он должен был родиться в августе.
— Это ложь! — вскричал Ингмар и ударил кулаком по столу. При этом он едва не задел руку Карин, лежавшую на столе.
— Теперь ты бьешь меня? — сказала она.
— Прости, я не видел, что тут лежит твоя рука, — сказал Ингмар.
Карин снова заговорила об этом, и Ингмар быстро успокоился.
— Ты сама понимаешь, что такое известие не может быть мне приятно, — сказал он. — Поэтому я попрошу тебя передать Льюнгу Бьорну, чтобы он не болтал об этом, пока мы не узнаем всей правды.
— Я позабочусь о том, чтобы он помолчал.
— А теперь не могла бы ты послать ко мне Бу и Гертруду? — сказал Ингмар.
Когда Гертруда и Бу вошли в комнату больного, Ингмар сидел, забившись в темный угол, так что они не сразу его заметили.
— Что с тобой, Ингмар? — спросил Бу.
— Ах, я взял на себя дело, которое выше моих сил, — сказал Ингмар, раскачиваясь взад и вперед.
— Ингмар, — сказала Гертруда, подходя к нему, — скажи мне откровенно, что тебя мучит. С детства у нас не было никаких тайн друг от друга.
Ингмар молчал. Тогда Гертруда подошла к нему ближе и положила руку ему на голову.
— Мне кажется, я догадываюсь, что с тобой, — сказала она.
Ингмар вдруг выпрямился.
— Ах, нет, Гертруда, лучше не догадывайся, — сказал он, вынимая бумаги и протягивая
— Да, — сказала Гертруда, — оно здесь.
— Прочитай его. Прочтите его вместе с Бу. Я написал его в первые дни по приезде сюда, но у меня не хватило сил его отправить.
Бу и Гертруда сели к столу и начали читать письмо.
Ингмар сидел в своем углу, прислушиваясь к шелесту переворачиваемых листов. — «Теперь они читают про то, — думал он, — а теперь про это. А теперь они дошли до того места, где Барбру рассказывает мне, как ее отец хитростью поженил нас. Теперь они читают, как она выкупила серебряные кубки, а теперь дочитали до того, что сообщил мне Стиг Берьесон. А теперь Гертруда узнала, что я ее больше не люблю, и поняла, какой я на самом деле жалкий и ничтожный человек».
В комнате было тихо. Гертруда и Бу сидели, не шевелясь, и только переворачивали страницы письма. Казалось, они не решаются даже громко дышать.
«Как отнесется Гертруда к тому, что именно сегодня, когда она согласилась ехать со мной, я рассказал ей, что люблю Барбру?
И как мне самому понять, что теперь я, слыша клевету на Барбру, не могу связать себя с другой? Я не знаю, что со мной, но мне кажется, я перестал быть настоящим человеком».
Он чутко прислушивался и ждал, что они скажут, но ничего не было слышно, кроме шелеста бумаги.
Наконец он не мог больше выдержать; тихонько приподнял повязку с глаза, которым мог еще видеть.
Он взглянул на Бу и Гертруду. Они все еще читали письмо; головы их так близко склонились, что щеки их почти касались одна другой, и Бу сидел, обняв Гертруду.
И с каждым перевернутым листком они теснее прижимались друг к другу. Щеки их горели, иногда они поднимали взгляд от бумаги и смотрели друг на друга, и глаза их темнели и сверкали.
Когда они, наконец, закончили читать, Ингмар увидел, что Гертруда и Бу сидят, радостно и крепко обнявшись. Из всего письма они поняли, может быть, только одно, — что теперь для их любви нет никаких преград. Ингмар молча сложил свои большие морщинистые руки, возблагодарил Бога, и все трое еще долго сидели неподвижно.
Колонисты собрались в большом зале на утреннюю молитву.
Это был последний день, который Ингмар проводил в колонии. Он, Гертруда и Бу этим же утром уезжали в Яффу.
Накануне Бу сообщил миссис Гордон и другим значительным лицам в колонии, что он намеревается проводить Ингмара на родину и остаться там надолго. При этом он был вынужден рассказать всю историю Ингмара.
Миссис Гордон долго раздумывала об услышанном и потом сказала:
— Я не думаю, что кто-нибудь из нас может взять на себя ответственность сделать Ингмара еще несчастнее, чем он есть теперь, поэтому я не хочу тебе препятствовать ехать с ним. Но мне кажется, это приведет к тому, что вы с Гертрудой вернетесь к нам обратно. Я убеждена, что ни в каком другом месте вы не будете чувствовать себя так хорошо, как здесь.