Иерусалим
Шрифт:
Во время оживленной утренней сутолоки в ворота въехал старик на прекрасном белом осле. Он был богато одет: на нем были одежды из мягкого полосатого шелка и накинутый поверх них ниспадающий до ног халат из голубого бархата, опушеный мехом. Его пояс и чалма были богато украшены блестящей золотой вышивкой. На когда-то прекрасном и внушительном лице теперь лежала печать дряхлости, глаза впали, рот провалился, длинная седая борода свешивалась на грудь.
Люди, толпившиеся под воротами, с удивлением переговаривались между
— Зачем въезжает Барам-паша через Дамасские ворота на улицу, где он не показывался уже целых три года?
Другие говорили:
— Неужели Барам-паша хочет посетить дом, в который он поклялся никогда больше не входить?
Проезжая через толпу народа в воротах, Барам-паша обратился к сопровождавшему его слуге Махмуду:
— Слышишь, Махмуд, что говорят вокруг? Что это значит? Неужели Барам-паша хочет посетить свой дом, в котором не был три года?
И слуга отвечал ему, что тоже слышал, как удивлялся народ, глядя на них.
Тогда Барам-паша рассердился и сказал:
— Неужели они думают, что я так стар, что со мной можно поступать как угодно? Неужели они думают, я потерплю, чтобы чужестранцы вели дурную жизнь в доме, который я построил для моей жены, честной и всеми уважаемой женщины?
Слуга Барам-паши, стараясь смягчить гнев своего господина, сказал ему:
— Господин, ты забываешь, что мы уже не раз слышали, как христиане клевещут друг на друга.
Но Барам гневно пожал плечами и воскликнул:
— Музыканты и танцовщицы живут в доме, где умерли мои близкие! Еще до наступления вечера эти нечестивцы должны быть изгнаны оттуда!
Едва старый паша произнес эти слова, как навстречу им попалась маленькая группа школьников, которые быстрыми шагами шли по двое. Приглядевшись к ним, Барам увидел, что они совершенно не похожи на других детей, обычно бегающих по улицам Иерусалима; белокурые и гладко причесанные, они были чисто вымыты, на них была опрятная одежда и крепкие башмаки.
Барам-паша остановил осла и сказал слуге:
— Пойди и спроси, чьи это дети!
— Мне даже не нужно спрашивать, господин, — отвечал слуга, — я вижу их каждый день. Это дети гордонистов, и они идут в школу, которую эти люди устроили в доме, где они жили, прежде чем сняли твой большой дом.
Пока паша смотрел на детей, мимо них прошло двое мужчин тоже из колонии, они везли тележку, в которой сидели школьники, слишком маленькие для того, чтобы идти одним в город. Паша видел, что, дети, радуясь тому, что их везут, хлопали в ладоши, а взрослые смеялись и бежали скорее, чтобы доставить им удовольствие.
Тогда слуга собрался с духом и спросил Барам-пашу:
— Не думаешь ли ты, о господин, что у этих детей могут быть дурные родители?
Но Барам-паша, как и все старики, был упрям в своем гневе:
— Я слышал отзывы о них от их же единомышленников. Я говорю тебе, они должны выехать из моего дома, прежде чем наступит вечер.
Проехав чуть дальше, Барам-паша повстречал нескольких женщин, одетых по-европейски, которые направлялись в город. Они шли тихо и скромно, одежда их была простого покроя, а в руках они несли тяжелые, наполненные доверху корзины. Паша обернулся к слуге и сказал:
— Пойди и спроси, кто они?
Слуга отвечал:
— Мне нечего спрашивать об этом, господин, потому, что я встречаю их каждый день. Это женщины гордонистов, они несут с собой съестные припасы и лекарства, чтобы помочь больным, которые слишком слабы, чтобы прийти за помощью к ним в дом.
Барам-паша возразил:
— Если даже они будут скрывать свое нечестие под видом ангелов, я все равно изгоню их из своего дома.
Он поехал дальше, пока наконец не достиг большого дома. Подъезжая к нему, Барам-паша услышал шум голосов и громкие крики.
Он обернулся к слуге и сказал:
— Ты слышишь, как танцовщицы и распутники шумят у меня в доме?
Но, заглянув за угол, увидел больных и калек, толпящихся перед входом в дом. Они рассказывали друг другу о своих страданиях, и многие при этом испускали громкие вопли.
Махмуд, слуга паши, собрался с мужеством и сказал:
— Вот те распутники и танцовщицы, которые шумят в твоем доме. Они приходят сюда каждое утро посоветоваться с врачом-гордонистом, а сиделки делают им перевязки.
Барам-паша возразил:
— Я вижу, что эти гордонисты околдовали тебя, но я слишком стар, чтобы поддаться их лжи. Говорю тебе, если бы это было в моей власти, я перевешал бы их всех на балках этой крыши.
Барам-паша был в сильном гневе, когда сошел с осла и поднялся по ступеням лестницы. Он вошел на площадку. Навстречу ему вышла высокая женщина и поздоровалась с ним. У нее были седые волосы, хотя она не казалась старше сорока лет. У нее было умное лицо и горделивая осанка, и хотя была одета в простое черное платье, видно было, что она привыкла повелевать.
Барам-паша обернулся к Махмуду и спросил:
— Эта женщина выглядит такой же доброй и умной, как жена пророка. Что она может делать в этом доме?
И Махмуд отвечал:
— Это миссис Гордон, которая управляет колонией с тех пор, как весной умер ее муж.
Старика снова охватил гнев, и он резко сказал Махмуду:
— Скажи ей, что я пришел сюда, чтобы прогнать ее и ее людей из моего дома.
Слуга сказал ему:
— Неужели справедливый Барам-паша прогонит эту христианку, не убедившись лично в ее преступлениях? Не лучше ли будет, о, господин, если ты скажешь этой женщине: я пришел осмотреть мой дом. И если ты найдешь, что здесь все происходит так, как тебе говорили миссионеры, ты скажешь ей: ты должна оставить это место, потому что ничто дурное не должно происходить там, где умерли мои близкие.