Ифтах и его дочь
Шрифт:
— Мне не нужны посредники, — твердо произнес он. — Мне не нужны ни твой ковчег, ни твой камень, ни твоя рука с ножом. Это моя жертва. Почему тебя это так заботит?
Авиам в очередной раз овладел собой.
— Не говори так, сын мой, попросил он. — Речь идет не только о тебе. Кровь жертвы соединит с Богом весь Гилеад. Род навлек на себя необходимость кровавой жертвы благодаря твоему кощунству. Священная связь рода с Богом ослабла из-за тебя. Не упрямься! Предоставь роду возможность принести жертву руками священника!..
— Я делаю это не ради рода! — упорствовал Ифтах. — Меня не интересует, воссоединится ли с Богом род Гилеада. Пойми же, наконец: это дело только мое и Господа. И никто не должен в него вмешиваться. А особенно — ты.
И, не попрощавшись, он оставил священника.
За день до того, как Яала должна была вернуться с гор, Ифтах отправился в дорогу, чтобы сопровождать eё большую часть пути. Он взял с собой Кассию, Пара и одного верного слугу. Ктура тоже следовала за ним, но на некотором расстоянии, как пугливое животное.
Ифтах лелеял тайную, бессмысленную надежду, что Яала не приедет, исчезнув. Эмин понял его, и также горячо, как он сам, желал забрать eё у жадного Бога. Может, ему удалось украсть eё и спасти. Но когда он увидел на дороге живую Яалу, это так испугало и потрясло его, будто посреди белого дня наступила ночь.
Яала медленно спустилась по ступенькам с ослицы. Подруги держались сзади, словно свита княгини. Вдалеке на горизонте виднелась семерка Эмина.
Ифтах и сопровождающие его люди спешились и с мрачными лицами, не без смущения, поздоровались с Яалой. Яала непринужденно отвечала на приветствия. Всем показалось, что она окружена ореолом новой, строгой, высшей любови, и не смели к ней приближаться. Они стояли молча, Ифтах и его люди, Яала и eё подруги… Маленькие, отчетливые точки на бескрайнем горном ландшафте…
Наконец, Яала заговорила:
— Я здесь, мой отец и господин. Я готова…
Ифтах охотно остался бы с ней наедине. Надо было открыть ей многое из того, что долгие годы он не мог или не хотел рассказывать, о многом eё расспросить. Он, конечно же, плохой оратор, но она даже из его нескладной речи обычно понимала все, что следовало. Однако здесь стояли посторонние, и она была далека от него. Он видел, как и все, что Бог уже взял eё к себе. Яала была возвышенна, приветлива со всеми, но чужда им; однако Ифтах почему-то был уверен: останься он с ней наедине, ему удалось бы сломать лед между ними.
— Где это должно произойти, дочь моя? — спросил он. — Надо ли нам возвращаться в Мицпе? Может, ты хочешь поехать на север в Маханаим? Может, в нашу страну Тоб?..
Он надеялся, что она выберет страну Тоб, то есть — самый длинный путь, и он побудет с ней eщё некоторое время.
Яала увидела Ктуру, подкравшуюся поближе, она старалась выловить из слов Ифтаха последнюю надежду, и почувствовала сострадание к матери. Но то было сострадание чужого человека.
— В нескольких тысячах шагов отсюда есть большая гора, — произнесла она. — А на горе растет зеленое дерево, любимое Богом. Там есть и камень, из которого ты можешь сделать алтарь. Если ты не против, пусть все произойдет там…
Сам факт, что Яала отказалась от промедления и выбрала столь близкий путь, Ифтах воспринял как новое, неожиданное несчастье. Однако он скрыл свое волнение и ответил:
— Будет так, как ты хочешь, дочь моя. Укажи нам гору, и мы разобьем там лагерь.
Яала показала им место. Внизу уже все засыхало, а здесь, в горной долине, степь была eщё совсем зеленой. Стоял пригожий день. Вдалеке тянулись пастухи-кочевники со своими овцами, слышались их монотонные крики. Сопровождавшие Яалу и Ифтаха люди расположились в цветущей степи в странном смущении. Они наблюдали за насекомыми в траве и цветах, вели неспешные разговоры. Девочки пели песни, услышанные ими от Яалы. Все старались быть такими, как всегда. Они охотно говорили бы о том, что тяжестью легло на их души, но страшные слова застревали в горле.
— Я приготовила сладкий, крепкий напиток, — сказала Кассия Ифтаху. Дай его выпить Яале. Она уснет и не увидит, что будет с ней.
Ифтах был благодарен, что в эту тяжкую минуту, чтобы облегчить его участь, рядом с ним оказалась его добрая, мудрая сестра. Но он не верил, что Яала выпьет этот напиток, да и сам сомневался, хочет ли он этого сам.
Когда солнце начало клониться к закату, они сели за трапезу. Затем оставили Яалу одну, потому что подумали, что ей это необходимо.
В этот момент Ктура приблизилась к дочери. Она схватила eё за руку. Громадные, дикие глаза Ктуры уставились ей прямо в лицо.
— Пойдем со мной, дочь моя, — заклинала она диким голосом. — Пойдем со мной!.. Рядом брод. Никто не осмелится дотронуться до тебя. Когда мы окажемся на другом берегу, власть Господа ослабеет, и мой бог защитит тебя.
Уйдем от этих убийц! Уйдем вместе! И будем жить, как прежде…
Яала приветливо улыбалась ей. Она жалела мать, но — не больше, чем животное, которое ничего не понимает и которому невозможно помочь.
Стемнело. Яала сказала отцу:
— Давай выйдем в степь, отец мой и господин, побудем, как прежде, вместе.
Они вышли в ночь. Ифтах не держал eё за руку, как раньше. Он чувствовал, что сейчас она ближе к Богу… Они прошли немного и сели. Никто не знал, о чем они говорили, а, может, и не разговаривали вообще.
Рано утром Яала надела платье шафранового цвета. Eё сопровождали Пар, Кассия, Эмин и подруги. Слуга вел осла, нагруженного дровами и углем. В отдалении за ними следовала Ктура. Этим прекрасном утром к горе двигалась молчаливая процессия.
Когда они приблизились к указанному Яалой месту, Ифтах дал знак слуге остановиться, и сам повел осла. Слуга остался, а остальные продолжили путь. Степь перешла в буковый лес.
— Оставайтесь, дорогие подруги! — сказала Яала Шимрит, Тирце и Шейле. — Пусть Господь обратит к вам свой лик…
Раньше подруги заплакали бы, закричали. Но сейчас они лишь молча поклонились.
Яала в сопровождении близких родственников пошла дальше в лес и достигла просеки. Здесь она простилась с Паром и Кассией.
— Оставайтесь здесь, родные! — сказала она им. — Пусть Господь обратит к вам свой лик…
Кассии хотелось обнять, поцеловать девочку, но она взяла себя в руки и склонилась перед ней в молчаливом поклоне.