Игги Поп. Вскройся в кровь
Шрифт:
Несмотря на подобные выходки, в целом Игги вел себя на сцене гораздо сдержаннее, чем в «Игуанах». «Они вели себя на сцене довольно скромно, – вспоминает Дэйл Уизерс. – Никаких особых шуточек, приколов и выпендрежа. Но какая-то мистика в них была».
Дружба Эрлуайнов с The Butterfield Blues Band, годом раньше оживившими американскую блюзовую сцену своим дебютным альбомом, обеспечила им прямую связь с истоками чикагского блюза: оригинальная ритм-секция группы, барабанщик Сэм Лэй и басист Джером Арнольд, была опорой группы Хаулин Вулфа, но они ушли оттуда на более высокое жалованье. Сэм стал лучшим блюзовым барабанщиком своего поколения и сыграл бесчисленные сессии с Мадди Уотерсом, Джуниор Уэллсом и другими; кроме того, он изобрел «двойной шаффл» – хитрую вариацию стандартного блюзового бита, которую несколько приджазовал, вдохновленный ритмом тамбуринщиков церковного госпел-хора. И когда Игги за многие
Игги решил сообщить о своем уходе не самому Майклу, а Дэну Эрлуайну – весьма осмотрительно, по словам Рона Эштона, ибо «Дэн Эрлуайн был вроде Геринга при Майкле-Гитлере, что очень смешно, когда речь идет о двух евреях!» (К сожалению для роновской исторической аналогии, на самом деле Эрлуайны были католики.) Дэн говорит, что расставание было горьким: «Он боялся сказать брату, Майкл был диктатор, и это была бы серьезная ссора. Сообщил в последний момент, типа: завтра я ухожу. Я говорю: не может быть. И всё». На следующий день молодой барабанщик втиснулся в красную “MGB” Вивьен Шевитц вместе с ее подружками и блюзовыми фанатками Барбарой Крамер и Шарлоттой Уолтер и отправился за 200 миль – в Чикаго. Они проехали весь Саут-Сайд (Южную сторону) в поисках Сэма и наконец откопали его на Вест-Сайде в клубе “Curley’s”.
Клуб “Curley’s” на углу Мэдисон и Хоман, типичный вестсайдский клуб, славился «продвинутой» кухней и музыкой от младшего поколения чикагских блюзменов, которые зачастую выходили на сцену в три часа ночи и потом видели, как публика отбывает на работу в семь пятнадцать, прямо с коробочками для завтрака. Говорили, что клубом владеют бандиты, и его завсегдатаем был Отис Раш – у него были свои терки с чикагской мафией, и он зачастую становился невольным свидетелем перестрелок и поножовщины. «Клуб не виноват, – говорит Сэм Лэй, – но я переименовал бы West Side в Wild Side, потому что так оно и было. Сплошные проститутки и грабители».
«Место было стремное, – подтверждает Барбара Крамер, – но мы, к счастью, были слишком молоды и глупы, чтобы испугаться». Шарлотта Уолтер говорит, что Игги смотрел на все это «невинными круглыми глазами», «как и все мы».
Увлеченные блюзом подростки думали, что в клубе будут польщены их интересом. Вместо этого их встретили как явление забавное, но подозрительное. Один дядька даже угрожал физическим насилием, но, к счастью, три девицы заинтересовали его больше, чем Игги. Наконец появился Сэм Лэй, высокий, вежливый, одетый ради концерта в костюм с галстуком, и приютил их в своей гримерке, где анн-арборский квартет смог перевести дух. Он сочувственно выслушал их взволнованные признания насчет того, как это круто – услышать музыку в ее родном духовном доме. На следующий вечер, переночевав в заштатной гостинице у озера, четверка опять встретилась с Сэмом, и Игги окончательно завоевал доверие барабанщика и заручился его поддержкой. «Я его почти не знал, но уже был в нем уверен», – говорит Лэй. Через несколько телефонных звонков Сэм выяснил, что его бывшему харперу Биг Уолтеру Хортону нужен ударник, и пригласил Игги остановиться у себя.
У Сэма и Элизабет Лэй на Флорес была квартира с одной спальней, шестилетний сын Бобби спал на диване в гостиной. Начинающему блюзмену было отведено место на кухонном полу. Он был идеальным гостем, складывал свои немногочисленные пожитки как можно компактнее, вел себя скромно и очаровывал соседей, которые даже как-то радовались появившемуся на улице новому лицу.
К концу 1966 года существование рядового чикагского блюзмена стало менее рискованным благодаря таким личностям, как харпер Пол Баттерфилд, пробившийся в новые заведения для белых, где больше платили (например, “Big John” на Уэллс-стрит), и таким деятелям звукозаписывающей индустрии, как Боб Кёстер и Сэм Чартерс, которые представляли новой белой аудитории старых и новых блюзовых музыкантов. Уолтер Хортон и другие блюзмены обнаружили, что в клубах для белых можно заработать едва ли не вдвое больше. Кроме того, нанимая белых музыкантов, можно было сократить издержки – они хотели меньше денег. Хортон не потрудился даже прослушать молодого барабанщика – просто в машине по дороге на концерт продудел рифф на гармошке и предложил Игги подстучать. По словам
В последующие недели Игги не раз играл с Хортоном, плюс Дж. Б. Хутто, – ранее неизвестным слайд-гитаристом, который засветился на альбоме Чартерса, – и Джеймсом Коттоном, дружелюбным, симпатичным гармошечником, который в юные годы играл с Хаулин Вулфом и сейчас переживал скромное возрождение карьеры благодаря новой чикагской белой публике. Через Вивьен Шевитц Игги нашел покровителя в лице Боба Кёстера, который издавал на своем лейбле Delmark новых вестсайдских блюзменов, явно наслушавшихся соула, вроде Бадди Гая и Мэджик Сэма. Кёстер водил по городу многих блюзовых фанатов, в том числе Майкла и Дэна Эрлуайнов, он был фигурой известной и уважаемой, воспитал целое поколение будущих боссов звукозаписывающих компаний, поддерживал многих музыкантов, в том числе Биг Джо Уильямса, блюзмена из Дельты с дурным характером, который зажал ключ от подвала пластиночной лавки Кёстера “Record Mart”. Уильямс играл на казу, гармошке и девятиструнной гитаре, прикрепляя к комбику металлические пластины или пивные банки для загрязнения звука. Когда ему лень было забираться к себе на третий этаж в том же здании, Уильямс укладывался в подвале, и Кёстер вместе с работниками и покупателями вынужден был ждать, пока он проснется и отопрет.
В подвале “Record Mart” зависали многие работники компании и блюзовые фанаты, в том числе Игги. Бескорыстный энтузиазм юноши покорил главу рекорд-компании, он помог ему устроиться барабанщиком к Дж. Б. Хутто и иногда кормил в кафе за углом. В этом кафе он познакомил его с отчисленным из Уэйнского государственного университета любителем блюза Джоном Синклером, который был настолько впечатлен «худым и каким-то потрепанным рок-парнишкой», что отметил для себя его имя. «Он не был ни наглым, ни нахальным. Он был интересным».
Сегодня Кёстер отзывается о своем юном протеже иначе: «Он был эгоистичен. Говорил о Митче Райдере: дескать, если попадет в верхнюю пятерку чартов, надо к нему присоединиться. Позже я случайно, оговорившись, назвал его Иго [5] . Что было правильно».
Кёстер вспоминает, что Игги жил в его двухкомнатной квартире дважды, а в промежутке зависал в центре, в районе Чикаго-Луп. Это был грохочущий деловой район с линиями наземного метро и шикарными апартаментами по берегам реки Чикаго. Именно там молодой барабанщик спустился по двадцати ступенькам посидеть на пристани. Он думал о том, как играл с Дж. Б. Хутто в клубе на 64-й улице, весь в поту от усердия, стараясь не сбиться с ритма, пока простые, но внушительные риффы стекали, как мед, с пальцев гитариста, который, казалось, сам того не замечал. Игги выкурил раздобытый им толстый косяк и впервые затянулся до упора, глядя на реку. Тогда-то он и понял, что не судьба ему быть блюзовым музыкантом. Но в этой простоте содержался «словарь».
5
Т. е. Эго, см. выше.
Потребовался целый год, прежде чем предчувствие переросло в музыкальный манифест. Но он знал, что его время в Чикаго истекло, позвонил Вивьен Шевитц и Рону Эштону и спросил, могут ли они забрать его. Жил он тогда у Боба Кёстера.
Немало времени потребовалось Бобу Кёстеру, чтобы преодолеть травму от визита Игги, братьев Эштонов, Скотта Ричардсона и Вивьен Шевитц. Вивьен вреда не принесла: на второй день она пошла навестить Сэма Лэя. Незадолго до того Сэм, вооруженный, отправился в чикагский клуб, узнав, что один недавно откинувшийся гармошечник собирается порезать его товарища по группе Джеймса Коттона, который якобы путался с его женой, пока он сидел. Готовый защитить друга, Сэм уселся за столик с кольтом в кармане, а кольт возьми да и разрядись прямо ему в мошонку. «Вивьен так переживала, что Сэм в больнице, – говорит Скотт Ричардсон, – что не замечала, что происходит». А происходило издевательство над Бобом Кёстером. «Он как-то все время ошивался вокруг, и это всех достало, – объясняет Ричардсон. – Чистый панковский садизм, и всё».
Кёстер приписывает возникшее напряжение тому факту, что он попросил «психоделических чуваков» не курить наркотики в его квартире. Игги намекает на сексуальные мотивы и винит во всем Скотта Ричардсона. Рон Эштон весело уточняет, что они напряглись от того, что сочли Кёстера голубым, – чушь какая-то, говорит Кёстер. И, несомненно, Джим Остерберг хотел доказать дружкам, что он не менее крут, чем они.
«Мы его провоцировали, – вспоминает Рон. – Это нехорошо, но мы же были еще маленькие».