Иго любви
Шрифт:
Муратов показывается на лестнице под руку с режиссером. Они задержались, вместе составляя репертуар будущей недели.
Струйская громко, зло хохочет.
— Чему вы рады? — спрашивает режиссер.
— Я за Хованского рада… Наконец-то наша королева соблаговолила ответить на его любовь!.. С ним вместе в его карете уехала…
Ночь холодна, и Хованский опять кашляет. Свет уличных фонарей озаряет его тонкое, как у девушки, нежное лицо, с выступившими от худобы скулами.
Надежда Васильевна вздрогнула невольно. Какой зловещий, сухой кашель! Ей вспомнилась покойница мать… Неужели это возможно? Она берет
— Нет, вы не заболеете… Вы должны жить… Если вы… Нет, я не переживу этого… Я умру сама…
Этот голос пронзает сердце Хованского.
— Так вы меня любите?.. Вы прощаете меня?
Обвив руками его голову, она плачет на его груди.
— Надя… милая, милая Надя… Вы поедете сейчас ко мне?.. Да?.. Да?.. Я так исстрадался… Я болен от любви к вам… В вашей власти меня вылечить… сделать меня счастливым…
Он звонит. Карета останавливается. Лакей отворяет дверцу.
— Ко мне домой, — отрывисто говорит Хованский.
Струя холода ворвалась в тесный ящик экипажа.
И князь кашляет опять… Жалость и ужас побеждают последний протест в ее душе. Она дает себя обнять целовать. Ее не пугают теперь его ласки. Так надо… Так надо… Она не возмущается. Она не пробует бороться. «Я пропала…» — думает она, неподвижная, безвольная под его поцелуями. Но в этом сознании нет мощной радости. Скорее скорбь. Скорее покорность перед неизбежной судьбой.
Получив свой первый «гонорарий», Надежда Васильевна переехала из номеров на собственную квартиру. Купец Хромов по этому случаю отслужил благодарственный молебен. Он даже заболел от частых визитов полицмейстера и от его «разгонов».
Каждый вечер теперь с видом властелина Хованский ждет Надежду Васильевну за кулисами и везет ее к себе. Принять его у себя на квартире она не соглашается. Здесь будут жить дедушка, Вася, Настенька. Эти стены не должны видеть ее греха. И перед Полькой, девкой шестнадцати лет, которую она наняла одной прислугой, ей не хочется опускать глаз. Сохрани Бог, если дедушка узнает об ее связи! Это убьет его.
Забыты целомудренные мечты о браке и семье. У ее любви нет завтра. Она это знает. Хованский не скрывает, что весной вернется в Петербург. Он ничего не обещает ей. Что до того?.. «Хоть час, да мой!.. — говорит она себе. — А там — будь что будет!..» Она нашла своего господина. Это ее судьба. От судьбы не уйдешь. Она не мучится, не раскаивается… Она счастлива…
Она узнала радость любить самой, заботиться о любимом существе, таком хрупком, слабом; подавлять собственные порывы, чтобы не вредить его здоровью. Она узнала радость умиления и жертвы. Всеобъемлющее, самодовлеющее чувство, в котором так много материнского, дает ей огромное удовлетворение… Она не любила бы Хованского так беззаветно, если б он был здоров и силен, как Садовников… О, радость жертвовать собой, ничего не прося взамен!..
Но вся эта духовная красота непонятна Хованскому. Он любил бы ее сильнее, если б она была кокеткой, если б она дразнила и мучила его… Теперь его привлекает исключительно ее бурный темперамент, который он угадал. Он покоряет его сильнее, чем ее прежняя стыдливость и невинность… «Как приятно развращать такую женщину!..» — думает он.
Иногда, вся потрясенная взрывом собственной страсти, она не узнает себя. Очнувшись, она закрывает лицо руками. Она мучительно краснеет от воспоминаний. Где ее девичий стыд?.. Где ее честь? Все сгорело в этой безумной, в этой единственной любви. Точно сорвались с цепи и овладели ею те смутные, темные силы, которые дремали в ее душе, которых она так боялась…
«Очаровательная любовница!.. — говорит о ней Хованский в кругу своих друзей. — Целомудренная, застенчивая. И в то же время страстная, как испанка…» Но при Муратове он осторожен. Он афиширует свою связь с артисткой, появляясь с нею в маскараде, на гулянье, всегда провожая ее из театра. Но он чувствует, что интерес Муратова к Надежде Васильевне носит совсем иной характер; что это, пожалуй, та любовь, к которой он сам неспособен, которую он считает каким-то безумием, овладевающим людьми. Он чувствует, что, несмотря на свои годы и на свою одышку, Муратов — романтик. И скажи он при нем что-нибудь оскорбительное или даже легкомысленное про Надежду Васильевну, — дуэли не миновать.
Счастье расцветило талант Нероновой яркими красками. Оно дало ее игре незнакомые, тончайшие нюансы. Оно дало голосу ее новые, трогательные нотки. Муратов это чувствует всеми нервами… «Какая очаровательная женщина!..» — думает он, сидя, как всегда, в первом ряду кресел. И сердце его мучительно ноет. Но в этой боли есть какое-то сладострастие. «Я старюсь, — думает он. — Я никогда не испытывал этого раньше. Это страсть старика».
Надежда Васильевна так наивна, что долго верит в тайну своих отношений к Хованскому… Кто-то произнес за кулисами слово «любовник»… Кто-то двусмысленно засмеялся… Она точно проснулась и озирается, смущенная, подавленная… Неужели все знают? Все говорят об этом? Ее святыня вынесена на улицу, втоптана в грязь…
Она в отчаянии. Хованский обижен.
— Значит, ты стыдишься нашей любви?
— Не то, Андрюша… Не то… Неужели тебе самому не обидно?.. Это все равно, если б кто вошел в эту комнату и плюнул на образ, которому я молюсь…
Нет. Он не понимает ее. Ему так приятно иметь любовницей знаменитость, чье имя на всех устах. Она тоже не понимает его. Любовь ослепила ее. Она бессильна разглядеть его ничтожную, тщеславную душу. Вся назревающая уже драма Надежды Васильевны заключается в том, что она для него один из бесчисленных любовных эпизодов. А он для нее первая, единственная, незабываемая любовь.
Она никогда не упрекает его. Никогда не спорит с ним. Гордая по натуре, она подчинилась ему с какой-то сладострастной готовностью. Она походит на человека, который видит прекрасный сон. И во сне же с болью чувствует, что сейчас проснется…
И она уже проснулась…
Приезд ее семьи был первым толчком, нарушившим безумно прекрасный сон ее души.
Это случилось в начале декабря, под Николин день.
Надежда Васильевна только что вернулась от всенощной. Она в первый раз пригласила князя к себе закусить и выпить чаю. Самовар кипел на столе. Тут же красовались жареный гусь, наливка, домашнее печенье. Надежда Васильевна положительно обладала кулинарным талантом и сама отлично вела свое несложное хозяйство. Чайный сервиз был скромен, но изящен. Надежда Васильевна удивительно быстро воспринимала все культурные навыки, и полтора года жизни близ Репиной сделали из нее барышню… Раскрасневшаяся, счастливая, с умиленным блеском влажных глаз, она усердно угощала Хованского. Развалясь в кресле, он курил длинную трубку. Надежда Васильевна купила ее нарочно для этого случая. Все волновало ее: как князь найдет ее скромную, но уютную обстановку, лампу, сервировку, ее новое платье?.. Он снисходительно улыбался, а она краснела, как девочка.