Иго любви

Вербицкая Анастасия Алексеевна

— Он уже умер, Надежда Васильевна…

— А!.. Вы уже слышали?.. Но забыть его я не могу… Вся эта ваша молодая страсть — ничто перед его любовью! Это был бриллиант чистой воды, а вы предлагаете мне стразы… Довольно!.. Я была богачкой. Теперь я нищая… И все мое счастье в этих воспоминаниях, в моей Верочке и в сцене… Не смущайте моего покоя, Сашенька!.. Останьтесь моим другом…

Он уходит, взволнованный этой исповедью гордой женщины. Но тревога его растет. «Не смущайте моего покоя, Сашенька…» — звучит в его мозгу. «И каким голосом

сказано!.. И какими глазами взглянула… Себя выдала, и думает, что меня провела… Вся нервы, вся трепет, а хочет монахиней жить!.. Нет!.. Не отстану… Будешь моей…»

И он угадал. В сущности, он ее тип… Ей — брюнетке, смуглянке — нравятся именно такие хрупкие изящные блондины с белой кожей, с золотыми кудрями. В Мосолове есть какая-то почти женственная, неотразимая прелесть. Он умеет вкрадчиво ласкаться; с какой-то детской мягкостью, шутя, почти незаметно переступает границы дозволенного в отношениях с женщинами. И эта мягкость манер, голоса и взгляда — опаснее наглости. Ее не замечаешь, не боишься. Но она опутывает как сетью женскую душу. Это не душевная утонченность Муратова… Это чисто физическое обаяние, но оно странно волнует Надежду Васильевну… Иногда он ей снится. Он ласкает ее. Она ему покорно отдается… Она просыпается вся больная, разбитая. Все валится у нее из рук в такие дни. Она раздражается из-за пустяков. Плачет без причины. Сердится на Мосолова. Презрительно его вышучивает.

— Господа! — говорит на репетиции антрепренер, взволнованно потирая руки. — Я должен сообщить вам новость… К нам едет…

— …ревизор, — невозмутимо подхватывает Мосолов. И все хохочут.

— Нет, не ревизор… а почище… К нам едет известный трагик… Только что получил его ответ… Будет играть у нас целый месяц.

— Кто же это?.. Кто?

— Садовников… Глеб Михайлович…

— Тот, что на московской сцене?

— Тот самый… Ходу ему там не давали… Да и характерец у него, я слышал, крутенек… Вот он на год отпуск взял… Читали вы, с каким успехом он гастролирует?.. Шейлок, Король Лир… Макбет… Завтра же пущу анонсы… На вас, Надежда Васильевна, рассчитываю… Вы ему достойной партнершей будете!

Она задумчива весь день… Так вот где и как придется им свидеться вновь!..

Надежда Васильевна все дни волнуется. Как-то отнесется к ней Садовников?.. Надо быть гордой. Надо показать ему, что теперь они ровня, и что прежней наглости она не допустит.

Когда она приходит за кулисы на первую репетицию, она видит знакомую плотную спину, высокую фигуру, широкий, упрямый затылок… Почему стукнуло ее сердце?

Режиссер и антрепренер говорят с ним. Увидали…

— Вот и ваша блестящая партнерша, Глеб Михайлович!.. Наша талантливая Надежда Васильевна Неронова.

Садовников быстро оглядывается.

— Наденька… Голубушка… Да неужели это ты? — голосом, полным чарующей ласки, говорит он. Идет навстречу и протягивает ей обе руки.

Она покраснела, растерялась… Улыбается смущенно, как девочка…

— Красавица какая стала!.. Знаменитость… И весь город у твоих ног… Слышал, слышал… И в Москве о твоем успехе говорят… Репина торжествует… Кстати… ведь она сцену-то бросила…

— Да, она писала мне… Какая потеря для театра!.. А как Павел Степанович? Его здоровье?.. Что играет сейчас?

— Э, голубчик!.. Под гору пошел наш Павел Степанович… Совсем не работает… Даже больно за него… Ругают его в журналах и газетах на все корки… Публика добрее… Помнит старые заслуги.

— Боже мой! Но ведь он еще молод!.. Ему нет сорока пяти… Какие старые заслуги?.. Что вы такое говорите?

— Не протянет он долго с такой жизнью…

Режиссер перебивает их каким-то не терпящим отлагательства вопросом. Надежда Васильевна отходит, прячется за последнюю кулису. Не может удержать слез.

Кто-то кладет руку на ее плечо.

— Полно, Наденька!.. Ты меня, дурака, прости… Зря я тебя расстроил… Может, он и нас с тобой переживет, — у самого уха, обдавая ее затылок теплым дыханием, мягко шепчет он. Потом покровительственным жестом берет ее под руку. — А теперь, деточка, пойдем репетировать! Нас ждут…

Отношения намечены сразу, помимо ее воли. Но она не протестует. Ей приятна эта близость. Вспомнилось прошлое… все связанное с московской сценой. Кто из нас не любит прошлого? Не прощает ему его обиды? Не благословляет за его радости?

К ней подходит Мосолов. Лицо у него непривычно злое.

— Вы давно знакомы с этим… барином?

— Наденька… Будет кокетничать! — смеется Садовников. — Мы тебя ждем.

Она опять краснеет, как девочка, от этого тона. И покорно идет на место.

На сцене в первый раз она замечает, что Садовников изменился. Словно постарел. А ведь ему всего тридцать. Лицо обрюзгшее, под глазами мешки. Неужели пьет? Взгляд стал тяжелым, выдает его подлинную натуру. Но что за улыбка!..

— Вы разве родственники? — настойчиво допрашивает ее Мосолов. Его изящные ноздри раздуваются. В смеющихся всегда глазах видна тревога. — Почему вы мне ничего об этом не сказали?

— Какой вы чудак! Откуда вы взяли, что мы — родственники?

— Но как же он смеет говорить вам ты? — страстным шепотом срывается у него.

Она звонко, нервно смеется.

— Вы, кажется, ревнуете, Сашенька?

— Не «кажется», а безумно… Что это значит?

— Отстаньте!.. Объясню потом.

— Это что за Антиной?.. Познакомьте! — говорит гастролер.

— Наш комик Мосолов, — рекомендует режиссер. — Любимец публики, талантливый партнер Надежды Васильевны…

— А-га!.. Теперь понятна склонность ваша к Наденьке…

— Откуда вы заметили эту «склонность»? — дерзко спрашивает Мосолов.

Гастролер ядовито смеется и снисходительно треплет комика по плечу. Тот закусил губы. Голубые, всегда смеющиеся глаза стали злыми и темными.