Игольное ушко
Шрифт:
– Суки! – выругался Паркин.
Уоткинс возился в углу со своей ногой и ругался.
– Пуля там? – спросил Паркин. Уоткинс взвыл от боли и, морщась, показал ему что-то в руке.
– Уже нет.
Паркин опять выглянул.
– Боши в часовне. Как они там уместились? Должно быть, их немного.
– Но стреляют они неплохо.
– Да уж, прижали нас. – Паркин нахмурился. – У тебя остался динамит?
– Ага.
– Лежи, я сам взгляну. – Паркин открыл его полевую сумку и вытащил динамитные шашки. – Вот, бери. Установи взрыватель на десять секунд.
Остальные находились в доме напротив.
– Эй! – крикнул Паркин.
В проеме двери показалось лицо.
– Это вы, сержант?
– Я сейчас брошу «помидор». Когда закричу, прикройте меня огнем.
– О'кей.
Паркин зажег сигарету. Уоткинс дал ему связку динамитных шашек. Паркин скомандовал:
– Огонь!
Он поджег шнур от сигареты, высунулся на улицу, размахнулся, и изо всей силы бросил связку в часовню. Сержант едва успел спрятаться назад в дом, как его буквально оглушила беспорядочная стрельба, которую вели ребята из дома напротив. Пуля чиркнула по дереву, и ему прямо в щеку отлетела щепка. Наконец, раздался взрыв.
Прежде чем он выглянул, кто-то на той стороне закричал:
– Точно в яблочко!
Паркин вышел из дома. Старинная часовня разлетелась в пух и прах. Нелепо звенел колокол, и дым оседал на руины.
– Вы что, играете в крикет, сержант? Чертовски меткое попадание, – сказал Уоткинс.
Паркин стоял в центре площади. Судя по разбросанным здесь и там останкам, немцев было трое.
– А башенка все равно качалась. Она, наверное, сама бы упала, если бы мы разом чихнули на нее. – Он отвернулся. – Что ж, еще день – еще доллар. Все, что ни делается – к лучшему. – Эту фразу он слышал у американцев, и она ему понравилась.
К нему подошел радист.
– Сержант, вас просят к рации.
Он подошел к передатчику, взял микрофон.
– Сержант Паркин слушает.
– Говорит майор Робертс. Вы должны сейчас же прибыть в штаб. Передайте кому-нибудь командование.
– Как это? Почему? – Прежде всего он подумал, что начальство каким-то образом пронюхало о его возрасте.
– Вам нужно немедленно прибыть в Лондон. Только не спрашивайте меня зачем, я все равно не знаю. Оставьте за себя капрала и возвращайтесь. По дороге вас подберет машина.
– Есть, сэр.
– Да, просили, чтобы вы сейчас ни в коем случае не рисковали жизнью. Понятно?
Паркин ухмыльнулся, думая о часовне и динамите.
– Так точно!
– Тогда собирайся, везунчик.
Все называли его мальчиком, но ведь они знали его до армии, подумал Блогс. Сейчас, без сомнения, Билли смотрится мужчиной. Он уверенно и с достоинством вошел, внимательно огляделся, вежливо поздоровался, не чувствуя ни малейшей неловкости в компании старших по званию. Блогс знал, что он врет насчет своего возраста. Это можно было определить не по его виду или поведению, а по едва заметной реакции на любое упоминание о возрасте в разговоре – такие вещи Блогс, как профессионал, всегда подмечал.
Паркин чуть не рассмеялся, когда узнал, что его отозвали с фронта лишь затем, чтобы взглянуть на какие-то фотографии. Теперь же, на третий день его пребывания в пыльном подвале мистера Мидлтона на Кензингтон, веселье уступило место скуке. Особенно его угнетало, что здесь нельзя курить.
Впрочем, для Блогса это было наверняка еще более скучным занятием, ибо ему приходилось просто сидеть и наблюдать за сержантом.
Улучив момент, Паркин спросил:
– Никогда не поверю, что вы отозвали меня из Италии только затем, чтобы помочь раскрыть убийство четырехлетней давности – ведь с этим можно было бы и подождать. Кроме того, как я вижу, на этих снимках в основном офицеры вермахта. Так что, если это дело из тех, о которых принято помалкивать, скажите прямо.
– Ты правильно все понимаешь, – произнес Блогс.
Паркин опять стал разглядывать фотографии. Они были старыми, частично выцветшими и пожелтевшими. Многие из них – вырезки из книг, журналов и газет. Иногда Паркин пользовался увеличительным стеклом, которое ему предусмотрительно оставил Мидлтон. Он внимательно вглядывался в каждое лицо на снимке. И каждый раз, когда сержант брал в руки лупу, у Блогса начинало учащенно биться сердце – пульс становился ровным, только когда Паркин откладывал ее в сторону и переходил к другой фотографии.
На ленч они пошли в близлежащий бар. Эль здесь тоже оказался слабым, как большинство сортов пива в годы войны, но тем не менее, Блогс позволил сержанту выпить только две пинты – в противном случае тот высосал бы целый галлон.
– Этот Фабер казался таким тихим, спокойным, – сказал Паркин. – Взглянешь на него и никогда не подумаешь, что он может… К тому же, имейте в виду, хозяйка действительно была аппетитной бабенкой и не прочь была поразвлечься. Вспоминая те дни, думаю, я мог бы и сам ее трахнуть, если бы знал тогда, как это делается. Впрочем, тогда мне было… только восемнадцать.
Они закусывали хлебом с сыром. Паркин с удовольствием уплетал маринованные луковицы. Возвращаясь, Блогс остановился рядом с домом, чтобы дать возможность сержанту выкурить сигарету.
– Так вот, он был здоровым малым, приятным на вид, отменно говорил. Мы все думали, что он не занимал особого положения, потому что всегда носил плохую одежду, ездил на велосипеде, денег не имел. Полагаю, все это могло быть искусной маскировкой. – Слова Паркина прозвучали как вопрос.
– Могло, – ответил Блогс.
В этот день Паркин опознал не одно, а целых три фото Фабера. Одно из них было относительно нестарым, только девятилетней давности. К тому же, у Мидлтона оказался негатив.
Генрих Рудольф Ганс фон Мюллер-Гюдер (известный также как Фабер) родился 26 мая 1900 года в деревне Ольн в Западной Пруссии. По отцовской линии его предки из поколения в поколение были известными в районе землевладельцами. Фабер, как и его отец, был младшим сыном в семье. По традиции младший сын шел по военной линии, и его ждала офицерская карьера. Его мать, дочь ответственного чиновника Второго Рейха, с самого рождения готовили стать женой аристократа – она ею и стала.