Игорь Святославич
Шрифт:
— Ответ, достойный древних римлян, — добавил Вышеслав, зная пристрастие Игоревой супруги к античным временам и героям.
Ефросинья бросилась обнимать Игоря.
— А я-то боялась, что Святослав Всеволодович принудит тебя воевать с моим отцом, — призналась она.
— Я не холоп, чтоб меня принуждать, — свысока обронил Игорь. — Пусть киевский князь впредь знает об этом!
Всеволод, как и Игорь, отказался участвовать в походе на Галич.
Видя, что среди Ольговичей нет единства, Давыд Ростиславич тоже не пожелал
«Ежели Игорь и Всеволод идут поперек киевскому князю, который им вместо отца, то что им стоит опустошить мои владения в мое отсутствие, мстя мне за поражение под Друцком», — заявил Давыд своему брату Рюрику.
Вслед за Давыдом отказался ополчаться на галицкого князя и Ярослав Всеволодович.
— Уйду я к Галичу с дружиной, а Игорь в Чернигове сядет. Он давно на Чернигов облизывается, — сказал Ярослав старшему брату. — Либо призовет половцев и все мои села на разор пустит, ведь Кончак ему друг.
Нечего было Святославу возразить, а потому не смог он разубедить Ярослава.
Кончилось тем, что и Рюрик не захотел без брата Давыда начинать войну с сильным галицким князем.
Поход на Галич провалился.
Ефросинья написала отцу письмо, в котором извещала его о благородном поступке своего мужа. Другое письмо Ефросинья отправила с гонцом к брату во Владимир-Волынский, предлагая ему в случае крайней нужды искать прибежище в Новгороде-Северском.
Если про первое письмо жены Игорь знал и даже читал его, то второе послание Ефросинья послала к брату тайком от мужа, по совету Вышеслава.
В беседе с княгиней Вышеслав сказал, что отказ Игоря пойти войной на своего тестя — это одно. А принять у себя нелюбимого сына Ярослава Осмомысла — совсем другое. Ведь в последнем случае на Игоря может обрушиться гнев галицкого князя. Понимая это, Игорь может и не осмелиться приютить своего шурина, так как его благородные порывы пока только порывы, но не склад характера. Вот когда Игорь обретет душевную стойкость, подобно библейскому Давиду, тогда его поступки станут образцом христианской добродетели.
«С нашей помощью Игорь обретет стойкость духа и станет поистине выдающимся князем на Руси», — заверил Ефросинью Вышеслав.
Однажды Игорь застал жену за чтением какого-то пергамента, причем Ефросинья была так увлечена, что оставила на время вязание на пяльцах. Ее лицо, озаренное мыслью, светилось радостью, глаза сияли. Склоненный профиль лица Ефросиньи в этот миг поразил Игоря своей красотой.
— О чем читаешь, лада моя? — ласково спросил Игорь, приблизившись к жене и мягко коснувшись ее плеча.
— О тебе, мой любый. — Ефросинья взглянула на Игоря снизу вверх и улыбнулась, заметив недоумение у него на лице. — Прочти. — Она протянула ему пергаментный лист.
Держа пергамент в руках, Игорь пробежал глазами начало текста. Написано было по-славянски.
Текст гласил, что в такой-то год началась смута в Галиче. Бояре галицкие поднялись на князя своего Ярослава Осмомысла, виня того в умерщвлении ядом законной супруги. Желали бояре сместить с трона Ярослава и посадить князем его старшего сына Владимира.
Игорь посмотрел на Ефросинью.
— Дальше читай, — сказала Ефросинья.
Дальнейший текст обрисовывал ситуацию, когда южнорусские князья во главе с киевским князем Святославом Всеволодовичем вознамерились было силой утвердить изгнанного отцом Владимира в Галиче. Но поход сорвался по вине христолюбивого новгород-северского князя Игоря Святославича, «который не пожелал проливать кровь христианскую, не видя в том для себя ни чести, ни славы». Отказ новгород-северского князя и его брата Всеволода от войны с Ярославом Осмомыслом разрушил союз князей, ополчившихся на Галич. Кто-то из князей устыдился этой затеи, кто-то убоялся прослыть зачинщиком раздоров. Иные и готовы были воевать с галицким князем, но не смели, ибо не могли тягаться с ним силою, оставшись в меньшинстве.
«Доброе слово утешит страждующего, добрый поступок способен вразумить заблудшего и отвратить от зла зачерствевшего сердцем», — было написано в конце.
— Это что — летопись галицкая? — спросил Игорь, сворачивая пергамент в трубку и возвращая жене. — Откуда она у тебя?
— Нет, это не галицкий летописный свод, — промолвила Ефросинья, любовно поглаживая своими белыми пальцами свернутый пергамент, — это наша местная летопись.
Игорь подсел к жене:
— И кто же ее пишет?
— Монахи, что на книжном дворе трудятся, — ответила Ефросинья. — Ты не рад этому?
— А Вышеслав к сему делу не причастен? — Игорь хитро прищурился. — Уж больно слог знакомый.
— Что в том плохого? — Ефросинья обвила шею мужа руками. — У Александра Македонского в войске был философ Каллисфен, который прославлял на бумаге все победы царя. У императора ромеев Юстиниана был придворный летописец Прокопий из Кесарии, благодаря которому мы ныне знаем о войнах ромеев с вандалами и арабами. Был свой летописец и у твоего пращура Ярослава Мудрого…
После беседы с Ефросиньей Игорь позвал к себе Вышеслава.
Когда тот пришел, Игорь положил перед ним на столе взятый у Ефросиньи пергамент и спросил:
— Твоя задумка?
Вышеслав не стал отпираться:
— Моя.
— К чему все это? Растолкуй.
— На Руси издревле летописи составляют не только в Киеве иль Новгороде Великом, но и в прочих городах.
— Понимаю. Всякий князь о своей славе звонит. Но мне покуда звонить не о чем.
— Слава славе — рознь, — заметил Вышеслав. — Иной князь гоняется за славой с мечом в руке, а иной и без войны славным слывет. Жил добродетельно — вот верная дорога к самой громкой славе. Поверь мне, Игорь.