Игра ангела
Шрифт:
Семпере едва притронулся к еде. Он устало улыбался и с притворным интересом выслушивал мои замечания, но я заметил, что дышит он с трудом.
— Расскажите, Мартин, что вы сейчас пишете?
— Трудно объяснить. Книгу на заказ.
— Роман?
— Не совсем. Я даже не знаю, к какому жанру ее отнести.
— Важно, что вы работаете. Я всегда говорил, что праздность ослабляет дух. Необходимо, чтобы голова была непрерывно занята. А если головы нет, то хотя бы руки.
— Но случается, что работы становится чрезмерно много, сеньор Семпере. Может, вам немного отдохнуть,
Семпере оглянулся вокруг.
— Тут вся моя жизнь, Мартин. Куда мне идти? На скамейку на солнышке в парке кормить голубей и жаловаться на ревматизм? Я умру минут через десять. Мое место здесь. И сын пока еще не готов принять бразды правления, хотя думает иначе.
— Но он прекрасно работает. И он хороший человек.
— Слишком хороший, между нами. Иногда я смотрю на него и думаю, что с ним станется после моей смерти. Как он справится…
— Все родители беспокоятся об этом, сеньор Семпере.
— И ваш отец тоже? Простите, я не хотел…
— Ничего. У отца хватало собственных забот, чтобы взваливать на себя еще и хлопоты, которые я доставлял ему. Уверен, ваш сын крепче стоит на ногах, чем вам кажется.
Семпере с сомнением поглядел на меня.
— Знаете, чего, по моему мнению, ему не хватает?
— Хитрости?
— Женщины.
— Он не останется без невесты, учитывая, сколько пташек вьется у витрины, чтобы полюбоваться на него.
— Я говорю о настоящей женщине из той породы, что делает человека таким, каким он должен быть.
— Он молод. Пусть поразвлекается годик-другой.
— Это мне нравится! Если бы он еще развлекался. Я в его возрасте, если бы вокруг толпилось столько девушек, грешил бы, как кардинал.
— Зубов не стало, тогда и орехов принесли.
— Вот чего ему не хватает — зубов. И желания кусаться.
Он посмотрел на меня и улыбнулся. У меня возникло подозрение, что букиниста осенила какая-то мысль.
— Пожалуй, вы могли бы ему помочь…
— Я?
— Вы светский человек, Мартин. И нечего гримасничать. Уверен, если вы постараетесь, то найдете славную девушку для моего сына. Хорошенькое личико будет при ней, а остальное вы ей объясните.
Я лишился дара речи.
— Разве вы не хотели мне помочь? — удивился букинист. — Вот те на!
— Но я говорил о деньгах.
— А я — о моем сыне и о будущем этого дома. О смысле моей жизни.
Я вздохнул. Семпере взял меня за руку и сжал ее с той небольшой силой, что у него оставалась.
— Обещайте, что не дадите мне покинуть этот мир, не увидев сына, женатого на достойной женщине, такой, ради которой стоит умереть. Женщине, которая подарит мне внука.
— Если бы я знал, то зашел бы перекусить в кафе «Навидадес».
Семпере усмехнулся:
— Порой я думаю, что вы должны были бы быть моим сыном, Мартин.
Я посмотрел на букиниста, выглядевшего сегодня особенно старым и немощным — слабая тень сильного и внушительного мужчины, обитавшего по моим детским воспоминаниям в этом доме, и почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Я шагнул к нему и, повинуясь безотчетному порыву, сделал то, чего не делал никогда за годы нашего знакомства. Я поцеловал его в лоб, испещренный старческими пятнами и осененный четырьмя седыми волосинами.
— Обещаете?
— Обещаю, — сказал я и направился к выходу.
Контора адвоката Валеры занимала мансарду в экстравагантном доме в стиле модерн, уместившемся под номером 442 на бульваре Диагональ буквально в шаге от пересечения с бульваром Грасия. Особняк, за неимением иных сравнений, походил на помесь башенных часов с пиратским кораблем, декорированную колоссальными окнами и зеленой мансардной крышей. В любом другом уголке мира этот образчик барочно-византийского великолепия объявили бы одним из семи чудес света или же дьявольским порождением больного ума художника, одержимого бесами. В квартале Энсанче в Барселоне, где подобные сооружения произрастали повсюду подобно клеверу после дождя, он вызывал лишь легкое недоумение.
Я ступил в холл, где обнаружил лифт, который показался мне творением огромного паука, который плетет не паутину, а соборы. Швейцар открыл передо мной кабину и замуровал в странной капсуле, которая начала подниматься вверх вдоль центральной лестничной клетки. Сурового вида секретарша открыла мне дубовую резную дверь и предложила войти. Я назвался и предупредил, что не договаривался заранее о встрече и меня привело в контору дело, связанное с куплей-продажей недвижимости в квартале Рибера. В ее невозмутимом взгляде промелькнуло какое-то странное выражение.
— Дом с башней? — спросила секретарша.
Я подтвердил. Секретарша проводила меня к кабинету, где в тот момент никого не было, и жестом пригласила пройти. Я сообразил, что помещение не являлось официальным залом ожидания.
— Пожалуйста, подождите минуту, сеньор Мартин. Я сообщу адвокату о вашем визите.
Следующие сорок пять минут я провел в кабинете в окружении шкафов, заполненных фолиантами размером с надгробную плиту и надписями на корешках типа: «1888–1889, Б. К. А. Часть первая. Раздел второй». Они пробуждали неодолимую тягу к чтению. Из широкого окна кабинета, выходившего на бульвар Диагональ, открывалась панорама города. Обстановка источала непередаваемый аромат благородной старины, настоянный на деньгах. Ковры и массивные кресла, обитые кожей, воссоздавали атмосферу британского клуба. Я попытался приподнять один из светильников, возвышавшихся на письменном столе, и прикинул, что он весит килограммов тридцать, не меньше. Большой масляный портрет, висевший над камином для солидности, навязывал самодовольное и довлеющее присутствие никого иного, как незабвенного дона Сопонсио Валеры-и-Меначо собственной персоной. Легендарного стряпчего украшали бакенбарды и усы, напоминавшие гриву стареющего льва, а его глаза, сверкавшие сталью, властвовали с того света над всем, что находилось в кабинете, неумолимо, как смертный приговор.
— Его уста немы, но если долго смотреть на портрет, то кажется, будто он вот-вот заговорит, — произнес голос у меня за спиной.
Я не слышал, как он вошел. Себастиан Валера двигался крадучись. Создавалось впечатление, что он большую часть жизни пытался осторожно выбраться из тени своего отца, а теперь, в пятьдесят с лишним лет, уже устал от бесплодных попыток. У него был умный проницательный взгляд, в котором таилось особое выражение, свойственное лишь принцессам крови и очень дорогим адвокатам. Он протянул руку, и я пожал ее.