Игра на двоих
Шрифт:
========== КНИГА I. ДЕБЮТ. ПОБЕДА. Глава 1. В начале были имена ==========
Каждая история должна иметь начало. Интригующее или не очень, светлое или темное, короткое и сухое или пространное, полное красочных эпитетов, сравнений и описаний. Не претендуя на оригинальность, скажу, что моя история начинается одним ранним воскресным утром, с женского имени из четырех слогов.
Восходящее солнце освещает еще слабыми, бледно-оранжевыми лучами небольшой городок, серый от угольной пыли и, судя по покосившимся деревянным домикам-лачугам, не слишком обеспеченный. Это Шлак — самый бедный район Дистрикта номер Двенадцать. Сам Дистрикт тоже нельзя назвать процветающим, но даже здесь существует неравенство, как в социальном статусе, так и в материальном положении. На окраине, в двух шагах от забора из колючей проволоки, преграждающего путь в лес, можно увидеть небольшой
Меня зовут Генриетта Роу, мне пятнадцать лет, и все эти годы я не живу, а выживаю, при этом всеми силами помогая выжить и своим родителям. Семья у нас по меркам Шлака большая: мама, ее родители, отец и я, поэтому в голодное время нам приходится трудно. Отец работает в шахте, мать — на фабрике, бабушка с дедушкой присматривают за домом, а я, в силу их преклонного возраста, за ними. С интересом учусь в школе — выживанию это занятие не способствует, зато помогает отвлечься от повседневных проблем, которых в нашем Дистрикте предостаточно даже у детей. И да, я уже давно не считаю себя ребенком — рада бы, да не получается. Мое детство закончилось, так и не начавшись.
Друзей у меня нет — не с моим характером. Я необщительна и замкнута, немного эгоистична, не желаю ни перед кем отчитываться за свои поступки и больше всего ценю независимость и свободу, которой у меня, в общем, не так много. Даже мои родители, и те знают меня не слишком хорошо. С окружающими отношения складываются по-разному: со взрослыми людьми легче, со сверстниками — труднее. Многие из них считают меня холодной и высокомерной из-за моей отчужденности, а потому часто пытаются задеть — как словесно, так и с применением грубой силы. Впрочем, стоило пару раз пригрозить ножом и дать пинка предводителю «стаи», как от меня отстали. Трусы. Теперь изредка бросают мне в лицо оскорбления и издевки, но я, в зависимости от настроения, либо не реагирую, либо отвечаю тем же. Словами им меня никогда не задеть — не на ту напали. А вот ирония стала моим постоянным спутником. Помогает порой, когда становится совсем плохо.
С ранних лет я привыкла молчать — о том, что творится в моей жизни и что я думаю о Капитолии, Президенте Сноу и навязанных нам порядках вроде Голодных Игр. Порой выражение собственного мнения может стоить слишком дорого, а у меня есть семья, за жизнь которой я несу ответственность. Обычно эта мысль отрезвляет меня довольно быстро, если я вдруг теряю над собой контроль и высказываю вслух — пусть и собственному отражению в зеркале — свое отношение к окружающему нас миру. Впрочем, по мере взросления и все большей замкнутости, подобные вспышки происходят реже и реже. Вот и сегодня лучше держать рот на замке, хотя бы для того, чтобы не привлекать внимание огромного количества миротворцев, прибывших из столицы по случаю церемонии Жатвы. Но время есть, и я, если постараюсь, могу использовать его с пользой.
Поэтому, проснувшись с рассветом, я тихо одеваюсь, беру рюкзак и, стараясь бесшумно спуститься по лестнице, выскальзываю за дверь. Не зная, что ждет нас вечером, решаю отправиться в лес и несколько часов поохотиться, чтобы обеспечить семью едой хотя бы на несколько дней в случае, если домой они вернутся без меня. В свое время отец научил меня стрелять из лука, метать ножи и ловить рыбу — не самая плохая подготовка для того, кто хочет прокормить семью. Сам он уже давно не ходит в лес: сказывается старая травма, полученная в шахте, да и дочери пора приучаться к самостоятельности. Я не возражаю — лично мне охотиться в одиночестве куда приятней и эффективней. Нахожу обломок камня, под которым храню оружие, и иду вглубь леса, к озеру. Жители Дистрикта-12 слишком запуганы, чтобы пойти в лес и уж тем более чтобы принести оттуда желудь или яблоко, не говоря уже о подстреленной куропатке или дикой собаке. Я знаю лишь пару человек, которых не останавливает перспектива получить двадцать ударов плетью по спине и пулю в голову, если миротворцы заметят голову мертвой птицы, что выглядывает из охотничьей сумки.
Спустя пару часов, наловив рыбы и подстрелив пару белок, решаю отдохнуть и устраиваюсь на склоне, с которого открывается не самый приятный, но до боли знакомый вид на родной Дистрикт. Я, как и многие другие, далеко не
Не теряя времени, прячу оружие, перелезаю через проволочное ограждение и возвращаюсь в Шлак. Бегу домой, прячу в подвал добычу и спешу наверх, в свою комнату. На лестнице встречаю обеспокоенную маму.
— Я приготовила платье. Тебе нужна моя помощь?
— Нет, спасибо, я справлюсь сама.
Вхожу в комнату. На кровати — простое черное платье, чуть прикрывающее колени, с короткими рукавами. Когда-то это было платье матери, но та, как обычно, решила оставить его для меня. Как говорится, все лучшее — детям. Мама вот уже пятнадцать лет живет согласно этому правилу и никак не желает признать, что вот-вот придет мой черед заботиться о ней.
Я принимаю душ, одеваюсь и стягиваю длинные черные волосы в два высоких хвоста. Подойдя к зеркалу, придирчиво осматриваю себя с ног до головы. Я выгляжу старше своих лет — на вид мне вполне можно дать семнадцать. Может, сказывается привычный черный цвет — учитывая то, чем занимается наш Дистрикт, он считается самым практичным — а может, дело в осунувшемся виде, темных кругах под глазами от голода и недосыпа, сжатых губах и отсутствию улыбки — не знаю. А в общем, мне все равно — не люблю, когда ко мне относятся, как к ребенку. Последний раз взглянув своему отражению в глаза и мысленно попрощавшись — кто знает, вдруг в этом году выбор падет на меня — я спускаюсь вниз, к родителям. Те уже ждут у двери.
— Вы уверены, что хотите пойти?
Ответом мне служит молчание. И только глаза выдают чувства, охватывающие родителей каждый раз, когда речь идет об Играх и о том, что пришла моя очередь внести свое имя в список жертв. Четыре взгляда направлены на меня: твердый и решительный — отца, успокаивающий и подбадривающий — бабушки, сочувственный — дедушки, отчаянный и полный боли — матери.
Сколько себя помню, она всегда старалась защитить меня от всего, что, по ее мнению, могло причинить вред. Каково же было отчаяние женщины, когда стало понятно, что от самого страшного ужаса нашей жизни она не в силах спасти любимую дочь. Если бы только была такая возможность, она не раздумывая бы вызвалась добровольцем вместо меня, пусть только у ее ребенка будет нормальная жизнь, долгая и, насколько это возможно в современном мире, счастливая. Но увы, Капитолий принимает в свои объятия только детей, от тринадцати до восемнадцати лет. Уже второй год вся семья живет в постоянном страхе, догадываясь, что я прошу внести свое имя в списки еще и еще раз, чтобы прокормить нас. Даже с охотой не всегда получается избежать голода, ведь часть добычи нужно обменять на другие необходимые вещи, например, лекарства. Год назад отец попытался запретить мне рисковать собственной жизнью, но почувствовав на себе прожигающий взгляд родных черных глаз, отступился, и с тех пор больше никогда не возвращался к этой теме, зная, что с моим упрямством ему меня не переубедить. К слову, это самое упрямство я унаследовала от него. А я продолжила по-своему заботиться о родителях, только, зная, как сильно они волнуются, перестала упоминать все, что могло бы задеть их чувства. И постепенно еще больше отдалилась от них, а наши разговоры крутились, в основном, вокруг каких-то бытовых и повседневных дел или приятных — но слишком редких — новостей. Изредка я ловила на себе их взгляды, робкие и испуганные, но, не желая вызывать жалость, разворачивалась и выходила из комнаты или переводила разговор на более безопасную тему. Но сейчас мне не укрыться от них, и от осознания этого факта я чувствую себя ещё хуже. Разговора не избежать. Не в этот раз.
— Сколько раз твое имя вписано в списки? — делано безразличным тоном интересуется мать.
— Слишком много, чтобы вы об этом знали.
Молчание. Вдали слышен звук гонга.
— Нам пора, — замечаю я и, развернувшись на каблуках, вылетаю за дверь, не в силах вынести эту пытку. Мне нужно успокоиться, поэтому я ускоряю шаг и почти бегом добираюсь до Площади. Занимаю очередь, прохожу регистрацию и становлюсь в один ряд с пятнадцатилетними девочками и мальчиками. Удивленно понимаю, как сильно повзрослела за этот год, в то время как те, кто рядом со мной, совсем не изменились.