Игра на опережение

Незнанский Фридрих Евсеевич

Колобов остановил запись.

— Так сколько Агеев отстегивал вам от гонорара, если по совести? — спросил он у Рощина.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Вы правы, именно из-за низкой оплаты труда Сивцова нашла Бородина, Агеев — Корецкого, я — вас.

— Но вы, помнится, объясняли это несколько иначе… — заметил Колобов.

— Я все помню. самом деле здесь есть и другая причина. Мне действительно надоело смотреть в рот этому надутому индюку Агееву. Он полагает, будто ему нет равных и лишь он один достоин полноценного вознаграждения. Простите, Федор Андреевич, у вас-то какие были причины ухода из органов?

Колобов не ответил. И снова включил диктофон.

«…Что вас, в частности,

интересует?» — послышался голос Агеева. «Прежде всего, какие интересы у Забельского в Чечне. Особенно эта суета с освобождением пленных — это же явно прикрытие, дымовая завеса. Уж я-то знаю Гришу как облупленного. Что именно он прикрывает?» — «Вас понял, — последовал ответ Агеева. — Но ответить пока не могу. Будем искать… А пока, если пожелаете, мы можем передать ему какую-то дезинформацию…» — «Фирма веников не вяжет… — хмыкнул Корецкий. — Не передать, а продать. А у вас, я погляжу, целый ассортимент услуг. Но цена, дорогой мой, зависит от ценности информации о моей персоне, которую вы Грише уже передали, причем за низкий гонорар… Хотя н-не знаю, если честно, да и не хочу знать, что именно вы ему отдали… — продолжал Корецкий. — Теперь эта история с гибелью солдата Капустина, которого Гриша собрался освободить… Освободитель хренов! Что Гриша за просто так, за здорово живешь, не даст ломаного гроша за жизнь неизвестного ему солдатика — это аксиома. И пиар здесь ни при чем. Что вы об этом достоверно знаете?» — «Вы хотите эту историю с Капустиным как-то обыграть?». — «Неослабевающий общественный интерес меня к этому побуждает, — неопределенно ответил Корецкий. — Хотя на первый взгляд там нет ничего такого особенного. Но это, повторяю, только для тех, кто не знает Гришу. Ведь все видели: он и все мы ожидали, когда бедного солдатика ему доставят из Махачкалы. И все видели: он был искренне огорчен, когда этого не случилось. Но Гриша на самом деле был огорчен срывом запланированного мероприятия, а не гибелью солдатика, вы понимаете меня? Так он выглядит, когда у него что-то срывается. Я к этой истории возвращаю вас лишь по причине широкого общественного интереса, который грех не использовать… Кстати, я сейчас подумал: а не послать ли нам туда, в Махачкалу, на место гибели солдата Капустина, телевизионную группу от КТВ! — Голос Корецкого стал выше и возбужденнее. — Чтобы там, на месте, на глазах телезрителя, провести нечто вроде самостоятельного, независимого от военной прокуратуры расследования? Но это нужно как следует подготовить. Вы понимаете меня?» — «И я даже знаю, кто должен будет проводить это расследование… — сказал Агеев. — Ваша несравненная племянница, я прав? Зритель ее любит и поверит каждому ее слову». — «Что ж, отдаю должное вашей проницательности, — помедлив, ответил Корецкий. — А Почему бы нет? У Оли самый высокий рейтинг телевизионной ведущей, к ней замечательно относятся зрители…» — «К Оле Замятиной все относятся хорошо, — согласился Агеев. — И даже слишком хорошо». — «Что вы хотите этим сказать?» — «Например, ваш конкурент, все тот же Забельский. У него, как у собаки Павлова, происходит выделение слюны, когда он ее видит или о ней говорит…»

— Сейчас будет самое интересное, — возбужденно и негромко сказал Рощин.

Колобов искоса взглянул на него. Лицо капитана приняло выражение крайней заинтригованНости, а заблестевшие глаза сузились. Колобов выключил диктофон.

— Миша… Я, кстати, так и не спросил: вы не против, если я вас теперь так буду называть?

— Нет, конечно…

— Я не буду слушать дальнейшее без Григория Ивановича.

— Я вас понимаю… — увял Рощин, поняв, что допустил оплошность.

— Есть вопросы профессиональной этики, которые я не могу обойти. И вам не советую. Лучше скажите в нескольких словах: ваш босс сообщил Корец-кому, что мы знаем о, скажем так, тесной дружбе Замятиной с одним из вице-премьеров правительства?

— Здесь — нет, не сказал, — помотал головой Рощин. — И думаю, пока не скажет. Он не такой дурак. Да, ему кажется, будто он ведет, вернее, старается вести двойную игру — и нашим и вашим. И окончательно рвать с Григорием Ивановичем, как я понимаю, он не собирается.

— Старается усидеть на двух стульях? Ну-ну…

Колобов взглянул на часы и включил телевизор.

Обещанное Забельским ток-шоу уже началось.

— Напоминает товарищеский суд при ЖЭКе, вам не кажется? — спросил Колобов через какое-то время. — ЖЭК-потрошитель, можно сказать.

— Похоже… — осторожно произнес после продолжительной паузы Рощин, удивленно взглянув на собеседника. — Кстати, все они были здесь, когда мы производили выемку документов.

— Вот именно… — кивнул Колобов. — И теперь все произносят такие же правильные слова о засилье цензуры и гонениях на свободу, какие говорили здесь. Что вы на меня так смотрите?

— Вы говорили это Забельскому?

— И не один раз, — кивнул Колобов. — А что вас удивляет? Привыкайте. Свобода, блин. Григорий Иванович, правда, не очень любит, когда ему указывают на его недостатки. Поеживается, сердится, может при случае припомнить, но все равно терпит. Назвался груздем, говорит, — полезай в духовку. Но позволяет это далеко не всем. И это вовсе не значит, что он собирается что-то исправлять… Для него это своего рода охаживание березовым веником в парной. Попробуйте ударить его тем же веником в другом месте. Скажем, в офисе.

— Тут же. подскочат секьюрити и мордой в пол? — поинтересовался Рощин, глядя на экран, где как раз показывали присутствующим на ток-шоу сцену вторжения людей в черных масках в офис Забельского.

— Что-то вроде того… Хотите сказать, что с вами такое никогда не пройдет? — рассеянно спросил, глядя туда же, Колобов. — Что это вы их — мордой в пол? Смотрите внимательно, это, никак, вас показывают? А почему вы здесь без маски?

— У вас слишком ретивая охрана, — буркнул Рощин. — Забельский жаждал достоверности, и он ее получил. Пришлось мне снять маску, показать личико вашему секьюрити, когда я предъявлял удостоверение и он сверял фотографию… Считаете, это прокол?

— Не стоит вам лишний раз светиться без особой на то нужды, — посоветовал Колобов. — Все под Богом ходим. Ну да ладно, кто это заметит или возьмет на заметку… Кстати, что вы собираетесь делать с этой дамой, Сивцовой, кажется, которую так лихо вычислили?

— Да вот думаю… А что вы посоветуете?

— Это проблема вашей убежденности, — ответил Рощин. — Если, конечно, вы до конца уверены, что это она… Вам потребуется помощь?

— Как вы понимаете, заводить на нее дело за разглашение государственной и служебной тайны я не собираюсь, — твердо сказал капитан.

10

Денис Грязнов, сидя в своем кабинете, наблюдал по видео, как начальник телефонного узла Никодимов, робко оглядываясь, заводил в свою квартиру подчиненную Горелову. Та ойкала, упиралась, но не слишком убедительно. Денис снял трубку, набрал номер Самохи.

— Коля, снято неплохо, но ее лица почти не видно. А сейчас выгляни, не бродит ли по коридору, как призрак коммунизма по Европе, объект твоей видеозаписи в поисках моего кабинета? И покажи ему дорогу.

Самоха ответил через минуту:

— Ты угадал. Ходит и ищет, растерянный и вспотевший. Здорово ты его напугал.

— Во-первых, я ему сказал, будто в наши руки случайно попала кассета о его шашнях с молодыми телефонистками, пока жена с дочерью пребывают на даче. И в его интересах, чтобы они эту кассету не увидели, равно как в наших, чтобы он поделился с нами некоторыми фактами.

— И он тебя не послал?

— Во-вторых, он сразу напрягся, когда услышал, что я звоню из «Глории». Как видишь, нас знают, нас уже боятся не меньше, чем Петровки. Ты его подтолкнул в нужном направлении?