Игра на опережение

Незнанский Фридрих Евсеевич

И снова передал наушники Гене.

— Это бумага так шуршит под ручкой, — ответил тот. — Пишет чего-то.

— Я ж говорю, писатель… — хмыкнул Рощин. — Но посмотреть стоит, чего он там написал, как ты думаешь?

— Тебе виднее, — отозвался Гена. — Мое дело свои закладки убрать, когда все кончится.

Они ожидали еще несколько минут. Потом услышали, как снова зашумела вода. Гена решил, что это вода в ванной.

— Помыться, что ли, решил? — спросил он. — И чистое белье надеть?

Рощин не ответил. Он напряженно прислушивался к происходящему в квартире Никодимова. Послышался звук, похожий на падение стула. Вода продолжала шуметь.

— Черт… Что он там делает… Пошли, — решил Михаил. — Только быстро!

Они поднялись на лифте, подошли к двери квартиры Никодимова. Прислушались. Шум воды был едва слышен.

— Открывай… — негромко скомандовал Рощин.

Ключ к квартире Никодимова Гена подобрал еще раньше, когда устанавливал закладки, поэтому открыл сразу. Они быстро прошли в ванну, где вода уже перелилась через край и заливала пол, мешаясь с кровью лежавшего в ней Никодимова. Его голова бессильно лежала на бортике на резиновой подушке. Он стонал и мычал, протягивая руки к вошедшим.

— Чертова интеллигенция, даже покончить с собой толком не могут… — пробурчал Рощин. — Порядочные люди вешаются, чтоб не пришлось за ними убирать… Даже вены толком не может вскрыть… — Он кивнул на окровавленную опасную бритву, лежавшую на умывальнике. — Ты представляешь? Смотрел на себя в зеркало и резал. Хоть бы о соседях подумал и краны закрыл. А то зальет их. И сразу прибегут вместе с сантехником и участковым…

— Может, добить его, чтоб не мучился? — вполголоса предложил Гена, достав свой «Макаров». — А то стонет, аж мороз по коже.

— Ты что, совсем? — обернулся к нему Рощин, предварительно открыв пробку в ванной и прикрыв наконец краны. — Из своего ствола? Или, может, из моего? Чтоб потом вычислили, что его тут добивали и кто именно? Лучше утопи… Слабо? Не можешь, да? Тогда не теряй время, давай воду собирать, пока соседи снизу не прибежали. Чем позже хватятся, тем лучше…

Засучив рукава, они тщательно собирали воду тряпками, не обращая внимания на слабеющие стоны Никодимова, потом выжимали ее с кровью обратно в ванну, прямо на его тело.

Возле входной двери они наспех вытерли подошвы обуви, в кухне быстро вымыли руки, потом Гена снял свои закладки, и только потом Рощин осторожно, кончиками пальцев взял со стола предсмертную записку, оставленную Никодимовым, пробежал взглядом.

«В моей смерти прошу никого не винить. Сегодня я узнал о своем позоре, который запятнал мое имя и может запятнать мою семью. Простите все».

— Ну, чего он там пишет?

— Да все они пишут одно и то же. Из благородства никого не винят. Понимай как хочешь. Хотя мог бы и приписать, что его довели до самоубийства в этой чертовой «Глории»… Пошли, больше здесь делать нечего.

Они осторожно вышли из квартиры, заперли дверь, поднялись на два этажа и там вызвали лифт.

В машине Гена перевел дух.

— Фу-у… Значит, добровольное самоубийство — это и есть идеальное убийство?

— Да. Не совсем все получилось… — пробормотал Рощин, набирая номер на своем мобильном. — Ну да ладно, бывало и хуже. Но реже.

— Я слушаю, — донесся спокойный голос Колобова.

— Федор Андреевич, еще раз здравствуйте, это я, капитан Рощин.

— Говорил уже: свое звание можешь не напоминать. Все равно дать тебе майора не смогу. Даже мой босс не сможет. Так и останешься капитаном. Что нового? Никодимов в «Глории» был?

— Да…

— Разговор удалось записать?

— Обижаете…

— И как? Раскололся?

— Как на духу… — виновато сказал Рощин.

— Вы его хорошо подготовили?

— Да. Но они его вызвали по старому делу о взятках, он этого не ожидал, растерялся…

— Миша, ты здесь ни при чем, — заметил Колобов. — Где он сейчас?

— Отдыхает. И никого не принимает.

— Ясно. Все чисто?

— Ноу проблем.

— Запись с собой?

— Я в получасе езды от вас.

— Привезешь через два часа, сейчас я занят. Тогда и послушаем…

— Это нельзя откладывать, — твердо сказал Рощин. — Именно после посещения племяша генерала Грязнова он всем все простил.

— Ах вот оно что… Все понял… Конец связи.

11

Колобов отключил свой мобильный и взглянул на босса.

Забельский в домашнем халате и с простыней вокруг шеи развалился в кресле. Его брила двадцатилетняя парикмахерша Жанна, недавно принятая на службу. Она победила в небольшом конкурсном отборе, во время которого ни разу не сделала больно клиенту и никак не реагировала на ведущиеся в ее присутствии провокационные разговоры о предстоящем роспуске парламента либо ограблении Центрального банка. Она работала опустив глаза, ни черта не понимая, о чем разговаривали эти важные и умные мужчины. Она постоянно краснела от шуток и поглаживаний Григория Ивановича, но еще больше от волнений, связанных с осознанием масштаба возложенной на ее узкие плечи всемирно-исторической задачи.

— Что-нибудь случилось? — спросил Забельский, снова положив ладонь на полированное колено парикмахерши. Оно выглянуло из-под голубого, наполовину прозрачного халатика, под которым угадывались узенький бюстгальтер и столь же символические трусики.

После смерти супруги, с которой он прожил — несмотря на амурные похождения и бурные приключения — больше двадцати пяти лет, Григорий Иванович сначала сник, испугавшись напоминания о неизбежном. Но потом, вняв совету личного врача, снова приободрился с помощью неких чудодейственных средств, медленно, но верно возвращавших ему внимание к прекрасному полу и мужскую силу.