Игра на выживание
Шрифт:
Чтобы не ударить Ирэн, я круто повернулся и быстро пошел к своей машине. Я ошибся. Ирэн не нуждается в моей помощи, как, собственно, и во мне. Между нами всё кончено… Я судорожно глотал слезы, вставшие в горле. Доигрался! Испытывал ее терпение. Тянул. Балансировал. И вот логическое завершение отношений. Мужчина и женщина, не обремененные семьями, не могут долго оставаться друзьями. Они либо станут мужем и женой, либо – врагами. Теперь она хочет триумфа. Она хочет смотреть на меня с высоты пьедестала почета, чтобы увидеть в моих глазах униженное раскаяние. Вот, дескать, всё стало на свои места. Ты не нуждался в моей любви, ты обижал меня своим невниманием, своей холодностью, ты не ценил меня и не прилагал никаких душевных усилий, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Ты сам ушел от меня. Но я не зачахла без тебя, не умерла. У меня есть и надежный спутник, и победа, и деньги. А с чем остался
Я словно на столб налетел. Резко остановился и побежал обратно, в кинотеатр. Нет уж, не видать Кроту победы, как своих ушей! Я в лепешку расшибусь, но не доставлю ему и Ирэн такого удовольствия! Долой весь мусор из головы! Долой муки ревности, которые превращают мужчину в тряпку! Сейчас самое главное – орехи, мёд и носки. Пять пар носков! А еще лучше десять! Где Морфичев? Где мой верный напарник?
Мы столкнулись с ним на входе. Я чуть не разбил ему лоб стеклянной дверью.
– Сегодня днем тебе надо обязательно поспать! – сказал он.
– Да, хорошо! – с готовностью согласился я.
– Если будут проблемы с засыпанием – выпей стакан теплого сухого вина с корицей и медом. Но не больше!
– Понял, не больше…
– В семь вечера я за тобой заеду…
Он сунул мне в руку пакет с ботинками, строго взглянул на меня и с глубоким смыслом добавил:
– А я пока раздобуду еще пару десятков патронов.
Я оглянулся. Ирэн нигде не было. В том месте, где мы только что стояли, припарковался грузовик. Его кузов был завален обрезанными ветками тополя с едва распустившимися клейкими листочками.
Глава седьмая. Пистолет
Морфичев оказался прав – обыск перед посадкой в самолет был зверский. Например, меня сначала "просвистели" металлоискателем, а потом попросили снять камуфляжную куртку и тельняшку, причем все это происходило перед телекамерами. Профессиональный таможенник с крупной яйцевидной головой и мелкими невыразительными глазками очень заинтересовался моим нательным крестиком, и долго его рассматривал, часто моргая, словно золото слепило его. С той же тщательностью обыскивали и других участников шоу, правда, для женщин сделали исключение: они раздевались за ширмой, и видеокамеры, надо полагать, там не было. Морфичева оттеснили, он отстал и безостановочно размахивал руками, подавая мне какие-то загадочные знаки. Крот, наоборот, исхитрился протиснуться в число первых; его зеленая штормовка из водоотталкивающей ткани то и дело мелькала в "отстойнике". Ведущему пришла в голову какая-то интересная мысль, и он, сунув под нос Кроту микрофон, стал задавать ему вопросы. Крот явно запарился в штормовке. Отвечая, он беспрестанно вытирая пот со лба скомканной банданой цвета пожухлой травы. При этом он энергично жестикулировал, ударяя ладонью по ладони. Наверное, объяснял ведущему, как будет разделываться со своими конкурентами.
Впрочем, моим вниманием завладел вовсе не Крот. Случайно так получилось или нет, но мы с Ирэн проходили досмотр одновременно, правда, на разных стойках. Она была совсем рядом, в каких-нибудь трех шагах от меня. Мы оба усердно делали вид, что решительно не замечаем друг друга, и все же несколько раз наши взгляды встретились. Ирэн немедленно отводила глаза, словно стеснительная девочка перед большим дядей, и за эти мгновения я успел рассмотреть ее детально. Не знаю, какой лопух посоветовал ей надеть горный комбинезон – по-видимому, Крот. Эту красивую одежку серебристо-стального цвета Ирэн купила специально для поездки на Эльбрус. Для высокогорья, ослепительных снегов и палящего солнца комбез подходил как нельзя лучше. Но для экстремального похода на выживание совсем не годился: воздух не пропускает, сохнет долго, стесняет движения. Я злорадно усмехнулся, представив картину, как Ирэн лупит Крота по физиономии этим самым комбинезоном.
– Что ты всё на девчонок пялишься? – заговорщицки прошептал мне Морфичев, настигнув меня в "отстойнике", где по инициативе немолодой спасательницы по большому кругу пустили прощальную бутылку водки. – Мне стало известно, что сейчас команды разделят на две группы. В самолете нам не дадут общаться, и мы увидимся уже только на земле…
Едва он это сказал, как появился ведущий, объявил полную готовность и попросил спасателей организованным строем выдвинуться к самолету.
– В туалете под зеркалом я буду оставлять тебе записки! – успел шепнуть напоследок Морфичев.
Я пошел к выходу, кидая взгляды на Крота. Мне хотелось увидеть, как он будет прощаться с Ирэн. Но никакого особенного прощания не было. Ирэн что-то коротко сказала Кроту, сразу же повернулась к нему спиной и примкнула к группе спасателей. Крот крикнул ей вдогон: "Займи мне место!" Было бы неплохо, если бы Морфичев оказался прав, и нас разместили бы в разных отсеках.
Мы заходили в самолет по рампе, усеянной металлическими пупырышками. Шел мелкий дождь, и огни аэродрома отражались на мокром асфальте. Бородатый оператор с камерой на плече снимал нашу погрузку с разных ракурсов. Он то пристраивался у мощного колеса самолета, то запрыгивал на рампу, то занимал позицию где-то в глубине отсека. Наверное, когда эти кадры пустят на экран, их будет сопровождать тяжелая или даже трагическая музыка. Почему-то именно минорные звуки наполняли мою голову в эти минуты. Мои коллеги прощались с землей бессловесно. Несмотря на камеру, никому не хотелось паясничать и веселиться. Поздний вечер, промозглая погода, старый военный самолет – эта натура менее всего подходила для телевизионного шоу. Во всяком случае, так мне казалось. Ирэн шла впереди меня. Я нарочно замедлял шаг и отставал, чтобы спокойно, не таясь, рассмотреть ее со стороны. Какого ей будет опекать Крота? Ей придется переносить жару и холод, усталость, голод и боль. Она будет страдать. Во имя чего? Неужели только ради денег?
Мы оказались в тесном отсеке, отделенного от остальной части самолета перегородкой. Худощавый мужчина в летной форме, нахлобучив на голову массивные наушники, слушал радиокоманды и громко повторял:
– Есть! Слушаюсь… Так точно! Зашли десять человек и еще два оператора… Понял, закрываю!
С громким лязгом рампа начала подниматься вверх. Черный проем, заполненный огнями прожекторов, стал сужаться. Мы, рассевшись на узких скамейках вдоль бортов, смотрели на мир и молча прощались с ним. Рядом со мной сидела медсестра, которую последней выбрали в качестве спасателя. Она была невысокой, худенькой и в то же время крепенькой, как бамбуковый побег, в широких брюках цвета хаки, на которых где попало были нашиты карманы. Ее волосы были сплетены во множество тонких золотистых косичек, отчего напоминали перезрелые колосья пшеницы. Глаза девушки закрывали непроницаемо-черные очки с круглыми стеклами. На шее и запястьях болтались веревочки и цепочки с кулончиками, бусинками, фенечками всевозможных размеров и оттенков. Самыми оригинальными мне представились бусы в виде крохотных эбонитовых фигурок коров и овечек – казалось, что вокруг шеи девушки бродит маленькое стадо. Но больше всего мне понравилась ее короткая, без рукавов, курточка, которая не доходила до пупка с вживленным в него колечком. Медсестра смотрела на поднимающуюся рампу словно на занавес, знаменующий начало некоего увлекательного зрелища. Губы ее шевелились, и я сначала подумал, что девушка шепчет какую-то прощальную молитву, но потом заметил в ее ушах "пуговички" наушников и болтающийся на груди мобильник. Она с кем-то разговаривала по телефону. Я протянул ей мятный леденец. Медсестра машинально взяла его и стала рассматривать с таким видом, словно не знала, что с этим предметом надо делать.
– Ты сколько весишь? – спросила она, выдернув из ушей наушники.
Мне показалось, что в вопросе прозвучал неодобрительный намек, и невольно втянул живот.
– Вряд ли больше центнера.
– А я – пятьдесят два килограмма. И ребята мне только что сказали, что парашют при таком весе не раскрывается. Врут, да?
Я захрустел леденцом, рассматривая свое отражение в ее черных очках, маленький ротик с полными губами, и попытался представить ее в белом халате, шапочке и с клизмой в руке. Несмотря на богатство своего воображения, у меня ничего не получилось.
– Вот съешь конфетку, станешь тяжелее, и парашют обязательно раскроется.
Она захрустела вместе со мной. Детский сад! И эта сестра милосердия хочет тягаться со мной в Игре на выживание? Оператор, ослепляя фонарем, снимал наши лица крупным планом. Я знал, что Ирэн сейчас смотрит на меня, и старался выглядеть веселым и беззаботным. Даже помахал ручкой в объектив. Наверное, Ирэн тоже волновалась в ожидании предстоящего прыжка, как и маленькая медсестра. Едва я подумал об этом, как у меня защемило в груди. Как всё нелепо! Как всё противоестественно! Мы, такие близкие друг другу люди, пережившие столько драм и испытаний; мы, сотрудники одной фирмы, привыкшие заходить друг к другу в кабинет десятки раз в течение рабочего дня – сейчас сидели в сумрачной утробе самолета и старательно делали вид, что не знаем друг друга. Нас притягивала необоримая сила, нас влекло друг к другу, но мы с бараньим упорством терпели, страдали, и виду не показывали, что готовы поступиться принципами. А о каких принципах речь? Я уже забыл, чем сегодня обидела меня Ирэн. Кажется, где-то слукавила, что-то не договорила… Какая чепуха! Всякая нормальная женщина на две трети состоит из лукавства и недоговоренности. Так чего я сижу и выдавливаю глаза из орбит, пытаясь незаметно посмотреть на Ирэн?