Игра над бездной
Шрифт:
— Она красивая! — согласилась Анна.
— У Роберта хороший вкус, — продолжал Илмар. — Но это все мелочи. Главное — как разыскать эту женщину и сможет ли она чем-нибудь помочь? Это мы увидим позднее, а теперь давай приведем в порядок комнату Роберта.
— Ничего, я потом приберу.
Илмар взглянул на часы. Четверть четвертого. Приоткрыв штору, он увидел, что уже светает. Затем вспомнил о некоем обстоятельстве, забытом в этом многочасовом сосредоточенном труде: для одного человека нынешняя ночь была его смертной ночью; и теперь это уже свершилось. Сердце защемило. Илмара вдруг охватила жалость к Анне — он оторвал ее от тягостных мыслей, которые томили бы ее всю эту ночь, а теперь, когда она осознает свершившееся, боль, которая исподволь и равномерно сжигала бы грудь Анны, нахлынет на нее внезапным и жестоким шквалом — испить ее придется залпом и до дна. Будет ли это лучше?
Словно оправдывая предчувствие Илмара, Анна сразу вдруг сникла. Побледневшая, невидящим взглядом она смотрела прямо перед собой, губы ее начали вздрагивать, плечи дернулись, будто от внезапного озноба, и — началось. Она не говорила ни слова, не стонала, не издала ни единого звука, который говорил бы о боли, казалось, она все силы употребляет на то, чтобы удержаться даже от вздоха, от самого дыхания и удержать внутри себя душераздирающую муку, рвущуюся наружу, налившую собой жилы на шее и лбу и сквозь поры всего тела стремящуюся вырваться на волю. Но это были напрасные — для Анны — старания. Слишком высоким было напряжение чувств, усилием человеческой воли с ними было не справиться. «Утешения не помогут, — решил про себя Илмар. — Лучше дать ей избыть горе наедине».
Взяв календарь, альбом со стихами и фотографию, он попрощался и ушел. Люди не любят свидетелей их большого счастья или огромного горя. Одиночество для сильного — это его свобода, потому что сильный не хочет выказывать при постороннем свою слабость. Анна Вийуп оказалась достойной своего брата.
Улицы были еще пустынны и тихи, когда Илмар воротился в город. Сегодня ему предстояло снять комнату, все обдумать, все наладить — и тогда за дело.
Славный был ты парень, Роберт Вийуп… Где тот холмик в сосняке, что укрыл тебя?
Илмар снял хорошую меблированную комнату на Суворовской, уплатил за месяц вперед и сразу же перебрался туда со всеми пожитками. Не зная, когда у него появится возможность съездить домой, он написал матери письмо и отправил почтой немного денег, а также попросил прислать ему кое-какие старые учебники по морскому делу. Илмар надеялся, что исполняя принятый на себя долг, он сможет между делом заниматься и повторит наиболее сложные предметы к предстоящему учебному году.
Теперь же его главным делом было заставить Цауну, Савелиса и Руйгу переменить свое отношение к нему и по-новому посмотреть на кое-какие вещи. Илмар не рассчитывал, что они смогут оказать ему большую помощь, но даже малость иной раз могла иметь важное значение. Если б они своим исполненным подозрительности вниманием не мешали Илмару осуществлять свой замысел, а просто заняли нейтральную позицию, уже было бы хорошо. Сегодня он не хотел затруднять Анну Вийуп, хотя именно ей было бы проще всего ему помочь. Ничего, время еще есть. Пусть немного отхлынут горестные переживания этих дней и она расскажет друзьям о последнем свидании с Робертом — тогда никто больше не назовет Илмара Крисона предателем.
Он побрился, разложил свои немногочисленные вещи и написал весьма странное послание, которое могло бы его запросто погубить, попади оно не по адресу. Письмо это должно было еще теснее, чем абстрактная клятва Ганнибала, связать Илмара обетом пятерых друзей — служить делу правды. От клятвы в минуту слабости можно было отступиться, а это сочинение было реальной силой, делавшей невозможным никакое отступничество. И эту силу, что одновременно и подталкивала бы его к действию, и лишала бы возможности отступить от исполнения обета, он намеревался передать в руки своих товарищей, потому что только таким способом можно было внушить им полное к себе доверие.
В конце дня, приблизительно в то время, когда учреждения заканчивают свою работу, Илмар направился к дому Руйги — лишь его адрес сохранился у него в памяти. Руйга квартировал у своего дальнего родственника и была надежда, что он не поменял местожительства, а если даже и поменял, то родственники смогли бы сообщить новый адрес. На этот раз повторилось почти в точности то, что случилось два дня назад у Анны Вийуп: Илмара не пожелали впустить в квартиру, и ему пришлось воспользоваться старым приемом — протиснуться в дверь до того, как ее перед ним захлопнут. По счастью, родичей Руйги не было дома, и Леон открыл дверь самолично. Небольшой инцидент обошелся без свидетелей.
Леон Руйга был красив. Романтически бледное худое лицо, черные усики и темные, горящие угрюмым огнем глаза, словно две молнии враждебно бившие в пришельца. На нем форма студента политехнического института.
— Интересно, что ищет тут Иуда? — спросил он спокойно и тихо, но это спокойствие далось парню не просто.
— Иуда хочет поговорить с идиотом, — парировал ядовитый выпад Илмар. — И он уйдет не раньше, чем его выслушают.
— Нас трое, и мы можем отделаться от тебя в любое время, — ответил Руйга. — Уйдешь сам или мы должны помочь тебе?
— Не валяй дурака, здесь не сцена и никто тебе аплодировать не станет, если вообще можно аплодировать столь глупой шутке. Рожа Люцифера тебе не подходит.
— Что надо Иуде? — прежним тоном спросил Руйга.
— Полчаса внимания без всяких предварительных условий. Но если твое время подорожало после суда, обойдусь и десятью минутами.
— Бесплодные усилия. Здесь ты ничего не добьешься.
— Откуда ты взял, что я пришел чего-то добиваться? И что вообще ты можешь кому-либо дать? Уйми свое воображение, Леон Руйга!
— Так. И что дальше?
— А дальше запомни следующее: если ты сегодня не хочешь со мной разговаривать, то второй раз я не приду. А через несколько дней ты сам станешь меня разыскивать, если твоя глупость не столь велика, как твое высокомерие.
— Как ты желаешь разговаривать — со свидетелями или без?
— Кто эти двое?
— Савелис и Цауна.
— Я хочу, чтобы и они это услышали.
— Тогда входи. Но помни — мы не скучаем, и такой весельчак, как ты, нам не нужен.
— Через десять минут вы сможете повеселиться вволю.