Игра по чужим правилам
Шрифт:
Щукин и не думал обижаться на ее слова. Он вдруг улыбнулся.
– Да ладно тебе. Я пошутил. Все путем. Приду я на твой день рождения.
Лешка направился в прихожую. Морфо ползла за ним по ковру. Ира подобрала ее, пересадила обратно на штору. Как бы не затоптать тут кого. А еще бы хорошо поставить им блюдце с яблоками и апельсинами. На яркие предметы они должны прилететь сами.
– А ты, значит, все готова делать просто так? – Лешка стоял в дверях, топтал своими бутсами ковролин на полу.
– Не знаю. Но ведь можно как-то по-другому?
Взгляд у Щукина был выразительным.
Уходя, Лешка шарахнул дверью, – бабочки вздрогнули.
И чего Щукин вдруг с ней разоткровенничался? Каникулы, надоело сидеть дома? Пока не забыла, отбила Саше эсэмэску: «11 ноября у меня день рождения. Приходи в гости. Ира». Сообщение улетело, пришел ответ, что с получением «задержка». Ну что же, задержка так задержка. Она подождет.
Ира немного посидела, глядя на прилипших к шторе бабочек. Все-таки они были инопланетянами. Какая нелегкая занесла их в наш скучный мир?
Вечером она спрятала бабочек в коробки. Успела до прихода сестры. А утром обнаружила, что вчера Митька не распаковал шестую коробку. В ней лежала черная бабочка с белым рисунком и длинной черной шпорой на нижнем крыле. Красный глазок рядом с отростком тускло смотрел в пустоту.
Парусник. Какой красивый. Так и не дождался свободы.
Глава седьмая
Цвет ожидания
Записи на вырванных листочках:
«Что-то произошло. Это она почувствовала сразу. Взгляд не тот. Улыбается нервно. Доводит до подъезда, быстро обнимает. Говорит, торопится. Раньше не торопился. Раньше стояли по часу, говорили. Он про компьютерные игры, она – про снегирей за окном, про въедливую математичку. Он – про музыку. Она – про певцов. Это было хорошо. Ноги стыли. Мимо проходили люди, понимающе хмыкали. Он на год старше. Она поначалу боялась поднимать глаза, вздрагивала, когда он говорил. И долго еще не верила – он с ней. Как звенит все тело, когда он целует. Как рвется наружу восторг, раздирая грудную клетку, когда танцует. Как он танцует! Пять лет занятий в клубе. Танцпол пустеет, как только он выходит. Не хотят мешать. Пытаются копировать – бесполезно.
Вероятно, это произошло давно, но заметила она только сейчас. Перестал смотреть в глаза. Мажет взглядом, ни на чем не задерживаясь. А потом она увидела – он не один. Хотелось сказать, что соперница уродка и двигается, как стадо слонов. Но старалась ни о чем не думать. Раз уж так вышло. Раз уж предпочел другую.
Но самое страшное – он ничего не говорит. Молчит. По инерции провожает, кладет руку на бедро, оглядывается, словно пытается заметить прошлое. Которого уже нет.
– Пока! – махнул рукой и пошел.
Она осталась одна. Это было больно. Справедливо – нет, не думала. Стояла и слушала боль. Она была не внутри нее, а разлита в воздухе. Как броня, мешала движениям.
Теперь он танцевал не с ней. Все то, что было только ее, теперь принадлежало другой. Та была старше. Уверенней. Ничего не сделаешь. Кричать, выяснять отношения – все впустую.
– Только
Она не задавала. Хоть было больно. Зато появились бессонные ночи, когда без остановки говорила с ним и задавала, задавала, задавала те самые вопросы, которых нельзя произносить вслух.
Школьный дневник говорил, что прошло три месяца. Она не помнила. Жизнь заполнили ее мысленные разговоры с ним. И вдруг…
– Придешь вечером на дискотеку?
Все внутри ее рвануло к нему, хотя головой понимала – ни-за-что. Пережить этот кошмар снова? Опять кидаться головой в омут?
– Я буду ждать. – Он так близко. Те же глаза. Тот же очерк губ. – Только мы не будем ни о чем говорить.
Решила: не пойдет. Поздно. Все умерло.
Как оказалась около клуба, не помнит. Он там был. Взял за руку, вывел в центр. Она смотрела на него, и хотелось умереть, чтобы этого не повторить. Он уйдет. И снова будет больно. И сказать ничего нельзя. Потому что надо молчать…»
Утром одиннадцатого числа вернулась эсэмэс, что была отправлена Саше. Он так и не включил сотовый. А перед этим горохом сыпались сообщения, что набранный номер все еще не активирован, а потому добрые сотовые операторы не могут сообщить о том, что абонент снова в Сети. Он вне Сети. Звучит так, как будто вне жизни.
– Слушай, что с Сашей?
Катя оторвала взгляд от тетрадки. Она теперь все время писала. Чтобы стать Толстым окончательно и бесповоротно, ей оставалось только бороду отрастить.
– Ну да, с днем рождения тебя! – кивнула Катя, и ручка снова побежала выводить по строчке кривые и зигзаги.
– Хотела его в гости пригласить. – Чуть подумала: – У меня сегодня будет красиво.
Катя снова качнула головой. Такие понятия, как «красиво» и «хорошо», казалось, навсегда выпали из ее жизни.
– Я передам ему.
– Он к телефону не подходит.
Ручка замерла.
– Или он все время выключен.
– От преподов скрывается. Мог другой номер завести.
– И как же ты его найдешь?
Раньше Ира не замечала, какие у Кати темные глаза. Не карие, а темно-вишневые.
Она молчала. Их разговоры про Сашу давно превратились в игру разведчиков – кто из кого больше вытащит информации. Иногда Катю удавалось разговорить. Все зависело от настроения.
Сергеенко полезла в рюкзак.
– Я тебе говорила, поехали с нами в Казань, – произнесла она в сторону распахнутой пасти своего чемодана.
– И что Казань?
– Он там был.
На стол легла пачка фотографий. Размытые, нечеткие снимки. Турнир на мечах, дамочки в самодельных платьях в пол. Эльфов изображают. Среди какофонии лиц мелькала довольная физиономия Никодима. Распущенные волосы, улыбка до ушей, в очках отражается вспышка фотоаппарата. Несколько раз появлялась Катя. Смотрит в сторону. Она не любит фотографироваться.