Игра по крупному
Шрифт:
Они давно знали друг друга, но дружеское «ты» так и не закрепилось. Разговаривали, как ляжет — то «ты», то «вы».
— Что у вас творится в триста четырнадцатой камере, вы знаете? — спросил Грязнов.
— А что творится?.. — Близоруко щурясь, Ту- реев полистал лежащие перед ним бумаги. — В рапортах ничего не отмечено. Все там нормально, со стороны заключенных жалоб Нет.
— Значит, нет? — дернулся Грязнов, снова закипая. — Вот я только что там был, и там парня чуть не убили! Избили и, судя по всему, изнасиловали. Панкратова Николая. Я сам отправил его на
— Я знаю, что все камеры перенаселены, — ответил, повышая голос, Туреев. — Я знаю, что чем больше нам присылают заключенных, ожидающих окончания следствия и начала суда, тем меньше у нас остается надзирателей, которые просто бегут отсюда, и тем больше нас донимают адвокаты. Они жалуются на нарушения условий содержания заключенных. И вас, Вячеслав Иванович, в роли такого самозваного адвоката, при всем моем уважении, мне странно видеть.
И швырнул в сердцах карандаш на стол.
— Гена, — негромко, сдерживая себя, сказал Грязнов. — Ты мне еще и про другое скажи. Про то, что следователи тянут резину, а суды не успевают рассматривать дела. Бог с ними. Это все известно. А вот почему в камере, которую я назвал, содержатся сплошь кавказцы, которые творят там расправу — это ты мне объясни. Их что, нельзя было равномерно распределить по разным камерам?
— Удивляешь ты меня, Вячеслав Иванович, — вздохнул Туреев. — Ты что, газет не читаешь? Попробуй скажи такое нашим журналистам! Они вас по своей газетной полосе так размажут... Твои кавказцы — не кавказцы, а россияне.
— Там, похоже, азербайджанцы, — сказал Грязнов. — Они терроризируют остальных.
— Лиц славянской национальности? — насмешливо спросил Туреев. — Так, что ли? Если я начну рассортировывать всех по этническому признаку, завтра же наши либеральные издания поднимут такой вой... Хотя никакой, казалось бы, дискриминации мы не допустим. Но им подозрительно! С чего вдруг мы разделяем таким образом заключенных... — Он потер лысеющую голову. — Ладно. Давай конкретно. Что, кто, как и почему. Я запишу ваши замечания и пожелания. И в ближайшее время, что сможем — исправим! А кто он вам, Вячеслав Иванович, этот Панкратов? Я это говорю не потому, что мы не проведем внутреннего расследования, которое, скажем прямо, неизвестно чем закончится, но все же, учитывая...
— Да не надо ничего учитывать! — взорвался Грязнов. — Кто он мне — не столь важно! Вот тебе он — никто. Это важно... Пойми, Гена, вы здесь разводите безнаказанность, от которой преступность плодится в геометрической прогрессии. Вот видел я там одного, в тренировочном костюме...
— Рустам Мансуров, — подсказал Туреев. — Наглый малый, так? Выступал больше других, грозился братом... Слыхали. За него тут уже ходатайствовали, защищали, политический смысл во все вкладывали. А что делать, если его брат важная шишка в нефтяном бизнесе? Если этот брат выкупил в Чечне русских пленных и шантажирует, что убьет их, если будут обижать младшего братишку? И все говорят: не связывайтесь с этим Рустамом. Последствия будут и все такое — неадекватное...
Оба помолчали.
— Ну не убьет же он пленных? — спросил Грязнов.
— Надеюсь. Все мы надеемся. — Туреев что- то записал на листке, взяв его из стопки, лежавшей рядом с телефоном. — Вот что я готов сделать, Вячеслав Иванович. И только ради вас. Я переведу под разными предлогами всех русских из этой камеры. Пусть потом орут, что я что-то нарушаю. Хотя какое тут нарушение?
— Как — какое? — усмехнулся Грязнов. — Напишут, что создал гетто для лиц кавказской национальности в отдельно взятой камере.
— Вот-вот, теперь и вы поняли... — сказал Ту- реев, снял телефонную трубку и набрал номер. — Хуже того, заговорят О геноциде... Марина? К вам там поступил этот парнишка...
— Николай Панкратов, — подсказал Грязнов.
— Панкратов. Да. Он пришел в сознание? — Туреев прикрыл рукой микрофон и сказал Грязнову: — Состояние тяжелое. Вы поможете нам с биологами — группа крови, спермы, то, се?..
— Нет проблем, — ответил Грязнов, — сейчас позвоню в бюро судмедэкспертизы...
— Пусть подъезжают в медсанчасть, я распоряжусь, чтобы пропустили, — сказал Туреев. — В конце концов, надо ставить на место этих молодчиков.
Какое-то время он молча смотрел на Грязнова, вытирая выступивший на лбу пот. Потом спросил:
— Ну допустим, экспертизу мы сделаем... А дальше?
— Пиши рапорт, возбуждай дело, я свяжусь с Генпрокуратурой, они выделят следователя, — сказал Грязнов, вставая. — Следователь разберется. Я понимаю, о чем ты. О пленных... Посмотрим, что можно сделать. Но так это оставлять нельзя. Там, в камере, еще полтора десятка таких, как Панкратов. А эти, с Кавказа, пока выжидают, чем все кончится для их Рустама. Это нельзя так оставить. Поэтому, Гена, договоримся сразу. Начальству — ни гуту. Понял? Начальство ваше держит нос по ветру. Начальство будет говорить о целесообразности — политической и моральной...
— Вы сами — начальство, Вячеслав Иванович, хотя и не наше, — усмехнулся Туреев. — Ох, чувствую, полечу я с вами кувырком со своего места.
— Невысок твой олимп, — сказал Грязнов, берясь за дверную ручку. — Пойдешь ко мне в МУР?
— Кем? — махнул рукой Туреев. — Оперативником?
— Начальником канцелярии. Будешь скрепки перебирать, — сказал Грязнов. — Извини, конечно, но такая работа тебе была бы больше по характеру...
Из Бутырки он возвращался недовольный собой. Все-таки нельзя вот так — напролом — в чужой монастырь со своим уставом.
Как-то он ездил в Индию по туристической путевке. Гид сразу предупредил: нищим милостыню не подавать.
Он пропустил этот совет мимо ушей и подал самому жалкому мальчонке лет пяти. И туг же на него обрушилась толпа — все в лохмотьях, с культями вместо рук или ног, — откуда только взялись. Они хватали его за руки, за одежду, умоляли, от их зловонного дыхания кружилась голова.
Местная полиция вызволила его, сам бы он не вырвался из этого плена...
Сколько людей в Бутырке, столько же и боли, страданий, разрушенных жизней, не говоря уже о здоровье...