Игра с джокером
Шрифт:
– И что ты теперь делать будешь?
– спрашивает она.
– Имена знаю, - говорю.
– Так что сегодня или завтра в Имжи съезжу.
– Я бы помогла тебе, - говорит она.
– Но мне при больном быть надобно...
– А мне и не требуется помощи, - отвечаю.
– Это мое дело, и я сам должен его порешить. Ты уж будь при больном, только, смотри, без фокусов, если он очнется.
– Без каких таких фокусов?
– осведомляется, невинно так глазками хлопая.
– А вот без этих самых, - говорю.
– Ты ведь и в постель к нему шмыгнуть можешь, у тебя бесстыдства хватит! Я ж вижу, какими
– Ладно, дед, - смеется, - не подведу я твоего доверия, так что ремень можешь поберечь.
Ну, оно уже лучше, по крайней мере, уже не напрягается, кулаки не стискивает и губы не кусает, как будто её так обидели, что хоть сейчас в драку лезь.
И на следующий день я в Имжи направился. Встал у проходной, отслеживаю. Соображаю, как бы мне понезаметней этих Клугина, Ипатова, Воротилова и Левчука вызнать и не отстать от них, пока где-нибудь в глухом проулке их не тормозну. Ну, тут мне повезло еще. Выходят трое, и один, через плечо оглянувшись, кричит:
– Левчук, не отставай!
Я за ними. А они сперва в винный магазин, потом в недостроенный дом полезли, взятую бутылку распивать.
Я потихоньку за ними забрался. Встал в дверном проеме, на них гляжу. Они оборачиваются.
– Тебе чего, дед? Тоже выпить захотелось, или просто поссать залез?
– Нет, - говорю.
– Я к вам вроде как судья пожаловал, чтобы к смерти приговорить.
– Да ты соображай!..
– начинает один из них, но осекается, потому что я уже пистолет достал и на него навел.
– На колени!
– говорю.
– Хоть вы и погромщики и насильники, но время на молитву и на то, чтобы прощения попросить, я вам даю.
Один к окну метнулся, чтобы выпрыгнуть, так я его тут же и уложил. И тут, делать нечего, пришлось и всех других сразу пристрелить, без торжественного оглашения приговора, потому что очень гулко выстрел разнесся, и надо было спешить, пока народ не сбежался.
Вот так оно все и вышло. Собаке собачья смерть.
Я бреду потихоньку к автовокзалу, и около самого автовокзала меня кто-то окликает. Оглядываюсь - майор Наумкин.
– Здравствуйте, Михаил Григорьевич! Разрешите с вами поговорить?
– Всегда пожалуйста, - соглашаюсь.
Он меня под ручку берет, ведет аккуратненько.
– Все хотел спросить вас, Михаил Григорьич, почему вы мне неточные показания дали?
– Как это?
– спрашиваю.
– Да вот, во время смерти первого из Сизовых видели на вокзальной площади какого-то хромого старика, который за ларьки отходил, маленькую нужду справить. Из-за этих ларьков, кстати, идеальное место получается, чтобы застрелить Сизова там, где он стоял. А вы в своих показаниях заявили, что вообще из дому не выходили. Так и запротоколировано. Может, изменить показания желаете, чтобы потом несуразностей не было?
Вот так так!
– думаю. Не так-то он прост, этот майор.
– Нет, - отвечаю, - ничего менять не желаю.
– Ну, как знаете, - говорит.
– Я-то думал...
– и такой упор в слова вкладывает.
– Я-то думал,
– А что бы вы с убийцей сделали, если б поймали?
– спрашиваю.
Он хитренько так на меня щурится.
– Право, не знаю, - говорит.
– С одной стороны, арестовывать его надо. С другой - хоть "спасибо" ему говори, ведь он наш город от такой заразы избавил, что дышать легче стало. Можно сказать, нам на благо постарался... Честное слово, кажется мне, что убийца этот - человек пристойный, и лучше его не искать.
– Как решите, - говорю.
– Тут я вам не советчик.
– И больше ничего вы мне сказать не желаете?
– Как же, желаю! У меня, знаете, как в последнее время укромный уголок по нужде ни залезу, так неприятности случаются. Вот и сейчас на четыре трупа наткнулся, до сих пор дрожу...
– И где же с вами эта неприятность случилась?
– живо интересуется.
– А в недостроенном доме возле завода.
– И чьи же это трупы?
– Толком не знаю. Но, показалось мне, те, про кого народ шептался, будто это они, а никакие не Сизовы, налет на квартиру Васильича учинили. И твердо верю, что народ не ошибается...
– Наверняка не ошибается, - с серьезным таким видом кивает майор.
– и вот будет любопытно, если они из того же пистолета убиты!
– Да, любопытно будет, - соглашаюсь.
– Здорово кто-то неизвестный наш город от швали почистил, - говорит майор.
– Наверно, и "профсоюз" он же разгромил, как вы думаете?
– Да думать, вроде, - говорю, - не моя обязанность.
– Это верно, это верно, - ещё серьезней кивает он, а в глазах бесенята пляшут.
– Ну, всего доброго, Михаил Григорьевич. Не забывайте нас, если что.
И заботливо так подсаживает меня в подошедший автобус.
Еду я в автобусе, свою думу думаю. Вот, значит, как получается! Раскусил меня майор - а выдавать не стал. Что ж это в мире творится?
Возвращаюсь, захожу к Татьяне Андреевне, Людмила у меня спрашивает:
– Ну, как, дед, "порешил" свои дела?
– Все, - говорю, - порешил, до единого. Они и не пикнули.
Ну, мы много о чем говорили с ней в эти дни. О чем именно - это наши, так сказать, секреты. Ну, навроде разговоров деда с внучкой получалось, когда между ними откровенность есть, и другим об их беседах знать не надобно. Злила она меня, конечно, много, да и я, по-моему, иногда ей в печенках сидел, но понимать друг друга - понимали. Понимание - оно дело такое, как с первого момента сложится, так и пойдет. Либо да, либо нет. А у нас с первого момента как-то заладилось, с той секунды, как я дверь открыл и её увидел. Хотя иногда, мне казалось, не я был бы ей нужен, а психиатр хороший.
Поэтому я сразу её раскусил, как она сказала, что сама мальчишку на теннис повезет.
– Ты ж, - говорю, - не вернешься. Исчезнешь.
Она смеется.
– Может, и не вернусь. Но не исчезну. Вот, погляди, какой я тренеру подарок купила.
И роскошный бритвенный набор мне показывает, со всякими особыми кремами и прочим.
– Здорово!
– киваю.
– Должен оценить.
– Хочу отблагодарить за все, - объясняет.
– Я ж у него одна из лучших учениц была, а теперь он за Леньку взялся.